Два начала

Над Тирренским морем просыпалось утро и его свет плавно и аккуратно проникал в темную комнату, в углу которой на кресле сидел Натан. Погрузившись в свои мысли он смотрел в сторону кровати, где лежала его мама. Вот уже два дня он был в Италии, вот уже как день он перевез маму на ее виллу в Кампо-Асколано, он был здесь с ней вдвоем, не считая прислуги, Август и дядюшка остались в Чампино. Натан ждал, что с минуты на минуту она проснется и тихим голосом его подзовет к себе, он ждал это и на его ладонях выступал пот, руки холодели, он протер их об штаны и встал к окну. «Окно, выходящее на террасу, задумка мамы и прямо напротив ее кровати. Отец ни разу не был на этой вилле. А знает ли он что с ней, почему это с ней?». Натан обернулся посмотреть на маму, маленькая полоска света от окна освещала ее волосы, чуть потускневшие, но все также каштановые. «Огромная кровать и такое маленькое, худенькое тельце. Смею ли я вмешиваться в жизнь моих родителей? Смею ли я судить своего отца? Однако, сейчас и здесь рядом с ней я, ее сын, не муж, а сын. Сын некогда был ненужным или незамеченным, сын стоявший меж своих родителей, но ни один из них не замечал его. Что правило каждым из них? Отец одурманенный фирмой, а мама? Чем одурманена она?».

Если Натан хорошо пороется в памяти, то вспомнит моменты детства, когда был свидетелем родительских ссор, иногда замеченным, иногда нет, но всегда случайным, каждый раз за такую замеченную случайность доставалось его няне. При ссорах родителей маленький и худощавый Натан видел примерно одну и туже картину: отца с холодным и чопорным лицом и мать заплаканную, ревущую или кричащую, но что поражало его – это боль, которую он ощущал и испытывал от обоих. Боль от маминых слез настолько глубоко впитывалась в него, что он и сам мог заплакать, часто ночью перед его лицом вставал этот образ, а потом все резко прекратилось. Однажды, он приехал на летние каникулы из гимназии и больше никогда не слышал в доме ссор и не видел маминых слез. Нет, его родители не помирились, наступил момент безразличия, но было ли это действительным безразличием, он не хотел разбираться, Натан принял игру родителей, сделав вид, что все идеально, сам и забыв о нанесенных ему травмах.

Сейчас Натан смотрел вдаль, за горизонт, растворив свое зрение с морской гладью. Он ругал себя, конечно, ругал, за то, что, также, стал безразличным, стал бездейственным, потакая общепринятым нормам, но ведь нормы лишь у нас в голове, сейчас он понимал это так отчетливо, как озарение оно спустилось к нему от восходящего утра над Тирренским морем.

«Нельзя вот так сидеть в этой темной комнате, здесь пахнет тускло, здесь пахнет затхло». Натан открыл окно и в комнату вошел приятный морской запах зимней Италии. Он открыл шторы больше, так что вся комната залилась светом, а мама приоткрыла глаза, грациозными шагами сын подошел к ней, укутав ее в одеяло, взял на руки и вышел на террасу.