Два мира

В. Зазубрин

19 декабря 1923 г. Новониколаевск.

ПРЕДИСЛОВИЕ К ЧЕТВЕРТОМУ ИЗДАНИЮ

Нельзя исправлять записей, сделанных по свежей памяти и по рассказам очевидцев в то время, когда автор и все его добровольные «корреспонденты» буквально еще не успели износить ботинок, в которых они месили липкую и теплую грязь полей сражения.

Я не исправляю свою книгу, не искажаю текста первых записей, отдаю ее читателю в том виде, как она была издана в 1921 году (мелких поправок — исключение «пролога», замена французского, английского и немецкого текста русским и т. п. — я не считаю).

Для меня теперь эта книга — только материал, только ступень к новым работам. Может быть, переделывая, я испорчу эту книгу, может быть, у меня никогда не будет времени для такой работы…

В. Зазубрин

13 февраля 1928 г. Новосибирск.

Рабоче-Крестьянской Красной 5-й Армии;

Ее 27-й, 26-й, 5-й, 35-й и 51-й дивизиям;

Ее бойцам — питерским, московским, тверским, брянским, смоленским, поволжским, уральским, сибирским рабочим, курганским, кустанайским крестьянам, табеевским, минусинским, алтайским партизанам;

Ее вождям, командирам, комиссарам, политическим и культурным работникам;

Ее мозгу — штабу;

Ее душе — Революционному Военному Совету с Политическим Отделом;

Ее совести — Военно-Революционному Трибуналу;

Ее оку недремлющему — Особому Отделу;

Ер героям, тлеющим в могилах от берегов Волги до скал Байкала на всем необъятном пространстве Поволжья, Урала, Сибири и Монголии, на равнинах Польши и в жарких степях Крыма,

5-й Армии, огненными письменами начертавшей свое имя на страницах истории революции, —

ПОСВЯЩАЮ

1. КОГОТЬ

Земля вздрагивала.

Тела орудий, круто задрав кверху дула, коротко и быстро метали желтые, сверкающие снопы огня. Тайга с шумящим треском и грохотом широко разносила гул выстрелов, долго, визгливо и раскатисто звенела стальным воем снарядов, лопавшихся далеко на улицах, на земле и над крышами Широкого.

Прислуга на батарее, молодые краснощекие, скуластые солдаты, работали с буднично спокойными лицами, изредка равнодушно ругались, перебрасываясь грубой шуткой. Противник был не страшен: он не имел артиллерии. Сидевший на наблюдательном пункте поручик Громов в бинокль, не отрываясь, следил за селом и часто кричал в трубку телефона короткие, холодные слова команды. Ветра не было. Сухой, горячий воздух висел над тайгой, напитываясь запахом душистой смолы, игольчатой зелени и пороховым дымом. На дереве сидеть было неудобно и жарко. Ноги у офицера затекли, руки устали держать тяжелый бинокль. Толстые губы, с подстриженными черными усами, засохли и потрескались. Фуражка надвинулась на самый лоб, из-под козырька текли теплые, липкие струйки пота, грязными каплями висли на сухом, горбатом носу, на гладко выбритом четырехугольном подбородке, капали на зеленый френч.

Мертвые стеклянные глаза бинокля, поблескивая, сверлили зеленую даль большой таежной поляны, на которой скучилось Широкое, бегали по улицам села, щупали густую цепь противника, лежащую у поскотины.

— Прицел!.. Трубка!..

Толстые губы дергались, и по тонкому стальному нерву телефона бежали отрывистые фразы, слова, цифры, полные скрытого смысла.

— Прицел!.. Трубка!.. — повторял телефонист на батарее.

— Прицел!.. Трубка!.. — кричали бегающие у орудий солдаты в грязных гимнастерках, с расстегнутыми воротами и красными погонами на плечах.

— Готово!

— Первое!.. Второе!.. Третье!..

Орудия судорожно подпрыгивали, давясь, с болью, оглушающе харкали и плевались длинными кусками огня и раскаленными, воющими сгустками стали. Верхушки деревьев гнулись, как от ветра.

— Прицел!.. Трубка!.. — кричала натянутая жила телефона.

Спокойно поблескивал черный бинокль. Послушно, с точностью заведенного механизма, солдаты щелкали замками, совали в орудия снаряды, стреляли.