Два измерения...

— Ну, хорошо, — она погладила меня по плечу. — Ты знаешь, что скоро выборы в Верховный Совет?

— Конечно! — я чуть растерялся от неожиданного вопроса.

Я даже знал наших кандидатов — председателя Моссовета Булганина и академика Комарова.

— И прекрасно! Вот тебе задание: напиши об этом стихи для стенгазеты.

Через день я принес Веронике Михайловне стихи под названием «Пионерский привет»:

Мне сегодня одиннадцать лет,
Я очень жалею, что не могу
Выбирать в Верховный Совет.
Я отдал бы свой голос тогда
За Сталина — любимого вождя,
За Ворошилова — боевого полководца,
За всех, кто привык за свободу бороться,
За верных, преданных людей
Вождям и Родине своей…

И всем кандидатам в Верховный Совет
Я шлю от ребят пионерский привет.

Учительница прочитала, похвалила:

— Молодец! По крайней мере, это искренне и по-детски.

А у меня от этих слов «по-детски» что-то обидно перевернулось внутри. И сразу же пропал всякий интерес к Веронике Михайловне. Тем более, что после четвертого класса, когда она перестала быть нашей учительницей, я видел ее все реже и реже.

А стихи мои «Пионерский привет» были напечатаны в газете «Штаб индустрии». Газету принес отец, который работал в Наркомтяжпроме. Он же мне сказал, что муж Вероники Михайловны тоже работает в этом наркомате.

Испанцы считали ее испанкой, французы — француженкой, а немцы — немкой. Ее звали Сильвией, и это имя как нельзя лучше подходило ей, поскольку оно было не только испанским.

Она появилась в интербригаде под Барселоной в тридцать седьмом и очень быстро стала любимицей бойцов и командиров. Она могла быть и переводчицей, и разведчицей, и связисткой, а когда тяжело ранили комиссара бригады Хуана Кастильо, как-то достойно заняла его место и прошла с боями не одну тысячу километров по испанской земле, сражаясь с франкистскими мятежниками и воевавшими на их стороне итальянскими, немецкими и марокканскими солдатами.

По ночам, когда было относительно спокойно, она вспоминала свою далекую родину, московский университет, работу в Коминтерне и даже свое короткое замужество, мучаясь от того, что не поехала с Витей на дальневосточную заставу. Ведь если б поехала, он не погиб бы в тридцать пятом на маньчжурской границе.

Она почти не встречалась в Испании со своими соотечественниками — советскими добровольцами, хотя их было не так уж мало — больше двух тысяч, и почти все они были танкистами и летчиками. В их же бригаде сражались стрелки и артиллеристы, и лишь в начале тридцать девятого ее случайно нашел в Мадриде Михаил Кольцов:

— Вероника Дмитриевна? Значит, вы и есть героическая Сильвия!

Кольцов знал Сильвию по Коминтерну!

Она рассказала Михаилу Ефимовичу, с каким трудом попала в Испанию, ведь туда брали только мужчин.

— И помог мне, в частности, Георгий Димитров, — призналась она.

Весной тридцать девятого фашистские войска ворвались в Мадрид. Начались тяжелейшие бои на баррикадах.

Двадцать девятого марта около радиостанции Сильвия упала. На груди ее было знамя бригады.

Через год, когда никто еще не знал о предстоящей войне, моей матери сообщили, что ее младшая сестра Вероника награждена орденом Боевого Красного Знамени — посмертно.

В октябре сорок первого мы, желающие попасть на фронт, осаждали Московский горком комсомола в Колпачном переулке. В военкомате у меня ничего не вышло, а здесь, кажется, была какая-то надежда. Говорили, что тут формируют комсомольские истребительные батальоны, партизанские группы и даже отряды разведчиков.

В горкоме было людно, шумно и безалаберно суетно, но в этой сутолоке, внимательно присмотревшись, можно было обнаружить свой жесткий порядок.

Она встретилась мне возле одной из дверей, спросила:

— Вы тоже?

— Да, но только не знаю, возьмут ли? В военкомате отказали.

Вид у нее был какой-то несерьезный, пигалица, кроха, с большими детскими глазами, в которых слились восторг, удивление и испуг.

Оказалось, что она из соседнего переулка, как и я, перешла в восьмой класс, у нее, как и у меня, есть оборонные значки. Но надеть она их постеснялась.

Она спросила, как меня зовут, я ответил и в порядке вежливости тоже спросил.

— Вероника, — отозвалась она.

— Странное имя, — я почувствовал, что сказал явную глупость.

— Почему же?

— Да так, знакомые у меня были, — пробормотал я еще более смущенно.

Из первой комнаты меня направили в третью. Из третьей — во вторую. Из второй — опять в первую. Наконец прорвался в кабинет секретаря горкома.

Там мне тоже сказали:

— Рано еще!

Я, огорченный, вышел на сухую мерзлую улицу.

Вероника увязалась за мной. Мы вместе дошли до моего дома.

«Смешно, — подумал я. — Девчонка провожает меня».

Я не стал спрашивать, где она живет, меня это не интересовало: у меня были две девочки Нина и Наташа, куда лучше Вероники, и я их тайно любил. Она же записала мой адрес и телефон.