Читаем Два года, восемь месяцев и двадцать восемь ночей полностью

Вырвавшись на волю, вернув мгновенно свой огромный объем, джинн с изумлением обнаружил два свойства Газали, выделявшие философа среди всех смертных. Во-первых, Газали не трепетал перед ним. Трепетать перед джинном, как юный Джимми Капур убедится спустя столетия, не только предписано – это, как правило, физиологическая реакция на Зумурруда в его темной славе. Но «этот смертный», с удивлением отметил Великий Ифрит, «не ведал трепета». Это во-первых. А во-вторых, он не поспешил высказать три желания! Вот уж неслыханное дело. Бесконечное богатство, увеличение детородного органа и неограниченная власть… любого джинна любой мужчина в первую очередь просит об этом. Желания смертных мужей поразительно однообразны. Но чтобы ни одного желания? Из трех желаний — ни одного? Прямо-таки неприлично.

– Ничто? – взревел Зумурруд-шах. – Ты просишь ничто? Этого у меня нет.

– Кажется, ты приписываешь «ничто» свойства: «ничто» потому и невозможно дать, что это не объект, но ты объективизируешь саму необъектность, придавая ей форму объекта. Это, полагаю, мы бы могли обсудить. Видишь ли, джинн, личных потребностей у меня немного. Мне ни к чему неисчерпаемое богатство, увеличенный половой орган или безграничная власть. Когда-нибудь мне может понадобиться более значительная услуга. Тогда я тебя извещу. А пока, джинн, ты свободен и можешь идти куда хочешь.

– Когда же наступит этот момент? – уточнил Зумурруд-шах. – Я ведь занят буду, сам понимаешь. Просидев столько времени в бутылке, я должен теперь всякими делами заняться.

– Время придет, когда придет время, – ответствовал Газали в присущей ему (и доводящей до исступления) манере и снова уткнулся в книгу.

– Ненавижу философов, – сказал ему Зумурруд-шах. – И художников, и все человечество.

Он закружился яростным вихрем и был таков.

Время шло, проходили годы, проходили десятилетия, Газали скончался, а с ним, как полагал джинн, скончался их договор. Щели между мирами были закрыты и запечатаны, и Зумурруд в Перистане, он же Волшебная страна, забыл надолго мир людей и странного человека, отказавшегося от желаний. Миновали столетия, началось новое тысячелетие, печати, разделявшие миры, начали ломаться, и вдруг – бум! Снова Зумурруд оказался в мире этих слабых существ, и внезапно в его голове послышался голос, требовавший явиться, голос умершего человека, голос праха, меньшего, чем прах, голос из пустоты, где был когда-то прах мертвеца, пустоты, каким-то образом ожившей, каким-то образом обладавшей разумом и чувством того, кто давно умер, и эта пустота велела джинну явиться и выслушать первое великое желание. И он повиновался, выбора у него не было, договор вынуждал; джинн хотел было возразить, что контракт не может действовать посмертно, однако вспомнил необычные выражения, выбранные Газали: «В час любой и в век любой, под совсем иной луной, стоит молвить раз-два-три», и понял, что, поскольку сам он не включил оговорку на случай смерти клиента (в будущем он непременно учтет этот момент, если когда-нибудь еще придется расплачиваться желаниями!), обязательство по-прежнему окутывало его, точно саван, и приходилось делать то, что угодно голосу в пустоте.

Зумурруд вспомнил и разом призвал свою неукрощенную ярость, гнев Великого Ифрита, полвечности просидевшего в синей бутылке, и из ярости родилось желание отмстить всей расе, к которой принадлежал тот, кто его заточил: избавиться от ничтожных обязательств перед покойником и всецело посвятить себя мести. Он поклялся.

О ярости Зумурруда: в XVI веке группа талантливых индийских художников при дворе Великого Могола, Акбара Великого, унизила его и оскорбила – за четыреста и сорок (плюс-минус) лет до описываемых событий он был изображен несколько раз на иллюстрациях к «Хамзанаме», истории героя Хамзы. Там Зумурруд – там, на картине! – представлен вместе с приятелями, Раимом Кровопийцей и Сверкающим Рубином, замышляющими очередное злодейство. Шепот – шепот – шорох – шипение. Оранжево-белый навес над ними, а позади – гора из раздувшихся валунов, словно каменное облако. Люди с длинными выпяченными ягодицами преклоняют колени и шепчут клятву – или проклятия, потому что Зумурруд-шах во всей красоте вполне может напугать доброго человека так, что тот чертыхнется. Это чудище, кошмар, великан, в десять раз больше любого злодея, в двадцать раз злее. Светлая кожа, длинная черная борода, ухмылка от уха до уха. Полный рот людоедских зубов, кусака вроде Сатурна Гойи. И тем не менее эта картина показалась ему оскорбительной. Почему? Потому что он изображен смертным. Великаном, но не джинном. Плоть и кровь вместо бездымного огня. Для Великого Ифрита – обида страшная.

(И, как покажут дальнейшие события, этот Великий Ифрит не был любителем человеческой плоти.)

Перейти на страницу:

Похожие книги

Незримая жизнь Адди Ларю
Незримая жизнь Адди Ларю

Франция, 1714 год. Чтобы избежать брака без любви, юная Аделин заключает сделку с темным богом. Тот дарует ей свободу и бессмертие, но подарок его с подвохом: отныне девушка проклята быть всеми забытой. Собственные родители не узнают ее. Любой, с кем она познакомится, не вспомнит о ней, стоит Адди пропасть из вида на пару минут.Триста лет спустя, в наши дни, Адди все еще жива. Она видела, как сменяются эпохи. Ее образ вдохновлял музыкантов и художников, пускай позже те и не могли ответить, что за таинственная незнакомка послужила им музой. Аделин смирилась: таков единственный способ оставить в мире хоть какую-то память о ней. Но однажды в книжном магазине она встречает юношу, который произносит три заветных слова: «Я тебя помню»…Свежо и насыщенно, как бокал брюта в жаркий день. С этой книгой Виктория Шваб вышла на новый уровень. Если вы когда-нибудь задумывались о том, что вечная жизнь может быть худшим проклятием, история Адди Ларю – для вас.

Виктория Шваб

Фантастика / Магический реализм / Фэнтези