Два года, восемь месяцев и двадцать восемь ночей

Хотя нормальная жизнь города уже была нарушена, большинство людей все еще к этому не привыкло, и их поражало вторжение фантастики в повседневность – даже таких людей, как Голубой Жасмин, которая только что призывала сестру Альби проявить толерантность по отношению к левитации, уже не первый месяц происходившей в цокольном этаже. Жасмин испустила вопль, больше похожий на собачий вой, и обернулась лицом к Дунье, которая, надо сказать, почти так же сильно изумилась при виде оранжевоволосой женщины.

– Начать с того, – недовольно пробурчала она, – что я ожидала встретить здесь мужчину, к которому у меня важное дело, мистера Рафаэля Манесеса, он же Джеронимо, а вы явно не он. А во-вторых, уши у вас самые обычные.

Голубой Жасмин разинула рот, но ни звука.

– Джеронимо Манесес! – все так же сварливо повторила женщина на ковре-самолете. У нее выдался нелегкий день. – Где он живет?

Жасмин пальцем ткнула в пол:

– Первый, – еле выговорила она. Женщина на летающем ковре поморщилась с отвращением:

– Вот за что терпеть не могу ковры, – сообщила она. – Система навигации у них ни к черту.

– Мама, нам нужно уехать, как можно скорее сменить квартиру, лучше прямо сегодня.

– Почему, сын мой? Потому что у тебя в спальне чудище? Нормал, скажи ему, чтобы он вел себя нормально.

– Как, и ты стала звать его «Нормал»?

– Почему бы и нет, Джинендра, мы в Америке, у всех имена изменились. Ты тоже теперь Джимми, так что не задавайся.

– Ладно, все равно. Нирмал, скажи Ма, нам надо уехать отсюда, здесь оставаться опасно.

– Зови меня Нормал. Я серьезно.

– Тогда буду звать тебя «Серьезно».

– Джинендра, перестань задирать кузена, который дал тебе хорошую работу, хорошие деньги. Прояви уважение!

– Ма! Нам нужно уехать отсюда, пока не поздно.

– И бросить моих птиц? Как же птицы?

– Забудь про птиц, Ма. Он вернется во славе и силе, и если застанет нас здесь, нам конец.

– Я проверил твою комнату. Твоя ма попросила меня проверить, и я проверил. Все как всегда. Все нормально. Никаких дыр в стенах, признаки не написали «бу» на стене, все прима, все тип-топ.

– Мама! Ну, пожалуйста.

– Мальчик мой, куда же мы денемся? Некуда нам ехать. Твоя мамочка нездорова. Мы не можем бежать сами не зная куда.

– Попросись к Нирмалу.

– Что? Ко мне вздумал переехать? И как надолго? На ночь? На десять лет? А с этим домом что?

– Этот дом – опасная зона.

– Довольно. Бла-бла-бакваас. Останемся только тут. Вопрос закрыт.

И так из месяца в месяц, пока он не уверил себя, что мама права: то, чего он боялся, никогда не произойдет, кротовая нора, и Дунья, и Натараджа – все галлюцинации того рода, который в древние времена вызывали психотропные напитки, алкоголь или плесневелый хлеб, и ему нужна помощь психиатра, может быть, какие-то лекарства, может быть, он сходит с ума. Пока наконец не наступила та ночь, зимой, в снегопад, в неестественно сильный и долгий снегопад, никогда на памяти людей не выпадало столько снега, в нем уже видели проклятие или высший приговор, потому что в последнее время всякая погода так и воспринималась, когда в Калифорнии затянулись дожди, там все строили ковчеги, когда на Джорджию обрушился град, водители бросали машины посреди дороги и убегали, словно за ними гналось гигантское ледовое чудовище, а в Квинсе, где все родом (и снами) из жарких стран, где снег все еще воспринимался как фантазия, сколько бы лет люди там ни прожили, сколько бы раз и в каком бы количестве он ни выпадал, снег был инореальностью, был черной магией под видом белой, и вот, в ту ночь черная магия сделалась реальностью, в ту ночь, когда чудовище действительно явилось, шел сильный снег, и тем труднее было бежать.