Два Генриха

Сказав так, Арни повернулся и исчез в толпе зрителей.

Ноэль вышел на импровизированную арену. Зрители дружно зааплодировали ему. Недоумевая, он оглядел их ряды. Лица людей полны благожелательности, на них приветливые улыбки. Руки, поднятые вверх и сжатые в кулаки, призывают к стойкости духа, выражают уверенность в победе. Ноэль поклонился направо и налево. Ответом на это послужил новый взрыв оваций.

Герцог Роберт нахмурился, закусил губу. Кто бы мог подумать, что, едва появившись при дворе, этот германец завоюет такие симпатии. Не иначе как тут колдовство. И невдомек ему было, что такая приязнь к иноземцу вызвана не чем иным, как ненавистью к тому, против которого этот германец должен был выступить с оружием в руках.

Ноэль подошел к королю, склонил голову. Король объявил, что условия прежние и указал на меч, один из двух. Рядом – два щита, их держат оруженосцы. Ноэль взял свой меч, подошел к щиту герцога, ткнул в центр острием и рассек воздух слева направо, оставив на щите царапину.

Зрители ахнули и замерли, разинув рты. Король вскочил с места. Жест, который сделал рыцарь, был хорошо известен всем. Он почти не практиковался, его боялись; увидев его, хватались за сердце.

И в наступившей вмиг тишине король громко сказал:

– Рыцарь граф Ноэль фон Готенштайн желает биться насмерть!

Герцог Роберт растянул губы в улыбке. Это отвечало и его интересам. Король бессилен что-то изменить: оба противника жаждали одного и того же, к тому же следующий поединок допускал это. Герцог повторил жест, прочертив полосу на щите Ноэля, потом повернулся к нему:

– Молился ли ты, рыцарь, о спасении души? Не боишься ли сойти в мир иной нераскаявшимся грешником? У тебя еще есть время, духовник рядом. Отпусти, святой отец, грехи этому христианину, чтобы душа его чистой отлетела на небо, – обратился он к священнику.

Тот подошел с распятием в руке, стал бубнить. Ноэль махнул рукой, так посмотрев на святого отца, что тот мгновенно умолк на полуслове.

– Сначала чистилище, а там Бог рассудит, куда поместить мою душу, – ответил сын графа Эда герцогу Роберту.

– Что ж, не обессудь потом, когда будет поздно, – еще больше растянул губы в улыбке герцог, и оба бойца, взяв оружие, приготовились к бою.

Едва они обменялись несколькими ударами, герцог понял, что недооценивал противника. Меч держала сильная и уверенная рука, не допускавшая ошибок, вызывавшая к себе уважение, смешанное со страхом. Этот боец не новичок в ратном деле, с ним так просто не сладить, меч в его руке разит подобно молнии Зевса, а сам он, закрытый щитом, как под эгидой небесной. Стоит несокрушимо, как скала, не достать ни с какого боку. Вот почему он решил биться насмерть: в его руке орудие правосудия, сам Бог направляет его удары, давая руке все новые и новые силы.

Ноэль не чувствовал усталости. Он знал, что правда на его стороне, значит, провидение не отвернется от него. Шаг за шагом наступая, он верил в свою силу и торжество справедливости, не давая при этом воли гневу – плохому советчику в такого рода делах. Он хорошо видел приемы, которыми владеет враг, и мастерски уклонялся от ударов; впрочем, ему ничего не стоило отбить их мечом или встретить, подставив щит. Он помнил о коронных трюках, которые продемонстрировал совсем недавно монах Глабер. Именно во время защиты противника Роберт применял свои излюбленные удары. И время для них наступило, ибо он стал уставать, меч его все чаще рубил воздух, а щит в руке начал ходить ходуном. Он произвел свой обманный трюк, но Ноэль отбил его с такой силой, что герцог упал, выронив меч. Ноэль замахнулся для последнего удара. Зрители, не сводя глаз, дружно вздохнули и замерли…

Но рыцарь отступил, позволив противнику подняться и вновь взять в руки меч. На герцога жалко было смотреть: оружие дрожало в его руке, глаза широко раскрылись от страха, на висках бешено пульсировали голубые жилки. И главное – его надменная улыбка; от нее не осталось и следа, вместо этого губы сжались в одну ровную линию. Это был признак смертельной опасности, которого у него никогда не видели.

Он вновь бросился в нападение, но получил в ответ такой силы удар, что, если бы не щит, меч развалил бы его надвое, как дубовую колоду. Он мог бы увернуться, но не сумел. Ему показалось, будто Геракл взмахнул над ним своей дубиной, и от этого нельзя было уйти, как ни пытайся. От удара собственный щит чуть не вышиб ему мозги, и он еле устоял на ногах. А противник наступал, его натиск повергал в трепет, и герцог подумал, что никогда еще ему не приходилось меряться силами с таким врагом, посланным самим небом. Он чувствовал, что скоро конец, ему не удержаться: он был уже весь в крови, она струилась из ран на плече, ногах, груди, из рассеченной щеки. И он стал отходить в сторону, становясь против солнца…