Два дня

Найдя пакет, Хьюстон улыбнулся своей прозорливости, открыл боковую дверь и вышел из гаража в темноту. У стены гаража стояли два 75-литровых пластиковых контейнера для мусора. Хьюстон открыл ближайший, опустил в него пакет и очень плотно прикрыл крышку, чтобы еноты-мародеры не смогли ее поддеть. Затем вернулся к переднему углу гаража и встал там, вперив взгляд в небо. Ночь выдалась ясной, прохладной, но нехолодной – четыре-пять градусов выше нуля. Но листва с четырех кленов в переднем дворе уже вся облетела. Хьюстон остро ощутил дыхание приближающейся зимы. И в нем снова всколыхнулась безымянная тоска, которую он часто испытывал, оставаясь один, особенно ночью. Это странное желание, жажда чего-то, чему он никак не мог подобрать ни определения, ни названия. Временами это чувство захлестывало Хьюстона так сильно, что ему хотелось заплакать. И иногда он действительно плакал. А иногда ему помогала прогулка.

Вот и сейчас Хьюстон вышел на пешеходную дорожку и повернул направо. Он решил пройти только до конца улицы, всего три квартала, и потом сразу вернуться назад. И поэтому оставил дверь гаража открытой, а свет в нем включенным. Хотя обычно он так не делал – в гараж быстро налетали мотыльки.

Прогуливаясь, Хьюстон думал об Эдгаре По. Последнее время он много о нем размышлял. Как прежде о Стейнбеке. А еще раньше о Фолкнере. Трех многомерных, неоднозначных, сложных личностях. Хьюстон ощущал некое родство с ними, чувствовал, что понимает их метания, страдания и скорби. Потом он подумал о «бесе противоречия» Эдгара По – той склонности к своеволию, неодолимой силе, побуждающей человека совершать наперекор всему поступки непозволительные и ошибочные. И о его неспособности воспринимать критику коллег. Сам Хьюстон был воплощением самообладания и сдержанности. И никогда не позволял гневу, бурлившему внутри и видимому только ему, вырваться наружу. Этой сдержанности Томас научился у отца, которого большинство людей считали самым приятным человеком в своем окружении – всегда улыбчивым, поддакивающим и кивающим в согласии головой. И только потом, уже лишившись родителей, Томас понял, сколь многое его отец скрывал внутри себя.

Дойдя до перекрестка, Хьюстон несколько минут постоял. Машин на улице в этот час не было. Свет в окнах домов уже не горел. Собаки не лаяли. И бездомные кошки не рыскали в поисках добычи. Все было тихо и спокойно.

К тому времени, как Хьюстон вернулся в гараж, он уже отточил до совершенства несколько фраз для своего романа. Первые два предложения должны были предварять сцену, в которой его герой впервые уступал своему неодолимому желанию: «Он понял, что должен сделать. Его сердце осознало, что было необходимым и правильным, но он не мог заставить свое тело отойти от нее, не мог собраться с силами, чтобы противостоять тому, с чем он отныне должен был жить всегда, не ведая покоя». Другие фразы касались Аннабел, отображающей Клэр, и одержимости его героя тайными желаниями, отражающими его собственные скрытые устремления и помыслы.

Зайдя в гараж, Хьюстон закрыл и запер наружную дверь гаража. И тут ему показалось, что откуда-то потянуло слабым запахом сигаретного дыма. «Может, соседу тоже не спится и он вышел на улицу перекурить?» Ну, не Томми же украдкой выкурил вечером сигарету? Хьюстон замер на мгновение и принюхался: а точно ли это сигаретный дым? Или просто еще не выветрился запах пакета с куриными косточками? А может, ему просто мерещится?

Заперев за собой внутреннюю дверь гаража, Хьюстон направился в свой кабинет. «Он понял, что должен сделать», – повторил он снова заготовленные фразы, расставляя паузы. Иногда даже одна запятая существенно меняет все дело.

Сев за стол, Хьюстон раскрыл блокнот и записал свои новые фразы. А потом еще несколько предложений. Он прокручивал их в голове, пока они не зазвучали верно, а затем предал их бумаге: «Это женщина с темными волосами и зелеными глазами, полная тайн и секретов». Прошло минут двадцать-тридцать, не больше, когда до его слуха донесся шорох шагов на лестнице. «Наверное, Томми пошел пописать», – решил Хьюстон. Он перечитал все фразы, которые записал. И остался очень доволен их звучанием. Закрыл блокнот и убрал его на полку.

И вдруг запах сигаретного дыма снова защекотал ему ноздри. На этот раз писатель не сомневался: это был именно табачный дым. Хьюстон никогда не курил и всегда осуждал это глупое, эгоистичное и вредное пристрастие других людей, занимающихся самоуничтожением. И его чувствительность к запаху табака была повышенной. Но он не рассердился, а только расстроился: теперь ему придется подняться наверх, застать Томми за неприглядным занятием и устроить ему нагоняй. Мальчик сконфузится. Возможно, заплачет. А единственным желанием Хьюстона было, чтобы в его доме царили счастье и покой. Воспитание детей он воспринимал как естественную обязанность, но оно не доставляло ему большого удовольствия.