Два брата

Крупные повстанческие отряды во главе с выборными атаманами и есаулами становились опасны для городов. Мятежники захватили Бобров, Борисоглебск, разорили Чембар. К булавинскому движению начал присоединяться даже мелкий городской люд: посадские, ремесленники.

Мятеж начал не на шутку беспокоить царя Петра. Отзывать солдат с фронта он не хотел, а внутри страны войска было мало. Но поневоле приходилось обходиться тем, что есть.

Дошло до того, что усмирять бунтовщиков посылали отдельные роты и даже взводы из городских гарнизонов, пехотных и драгунских полков. Пехотная рота поручика Торпакова была отправлена в Воронежский уезд.

Илья и Акинфий находились в это время в деревне Городиловке, неподалеку от Ельца, Дело у них шло здесь успешно. Раза три уже было прочитано «прелестное» письмо, люди собирали силу двинуться на Елец. И вдруг разнеслась тревожная новость: приближается рота царских солдат и уже оцепила деревню.

Весть, принесенная мальчишками, которые пасли коней у околицы, вовремя дошла до возмутителей В избе, где они ночевали, топилась печь, и подметная грамота Булавина мигом, превратилась в пепел. Теперь, если в Городиловке не найдется предателя, прямых улик против Куликова и Маркова не окажется.

Деревня была занята солдатами. Акинфия и Илью привели на допрос к Торпакову. Стройный, подтянутый офицер с пышными усами пшеничного цвета сидел на террасе помещичьего дома, который не успели разгромить мужики. Небрежно поигрывая хлыстом, Торпаков оглядел приведенных и строго спросил:

– Булавинские подстрекатели? Народ смутьяните?

– Напраслину взводишь на бедных странников, – спокойно ответил Акинфий.

– Ха, страннички тоже! – ухмыльнулся поручик. – Небось на богомолье шли?

– Как в воду глядел, ваше благородие! Точно, к святым местам пробираемся.

– Ха-ха-ха! «Смолоду много бито-граблено, под старость надо грехи замаливать»? – вспомнил Торпаков былинные слова.

– Да ведь как сказать, ваше благородие, смолоду всякого было, – хитровато ответил Куликов.

Веселому поручику очень понравилось смелое вранье арестованных, а стройная фигура младшего так и просилась в солдатский строй, да еще на правый фланг, где он бесспорно стал бы украшением роты. Торпакову удалось изловить уже до десятка подстрекателей, но такой молодец попался ему в первый раз. Веселее взглянув на арестованных и разгладив пышные усы, поручик заговорил:

– Вот вам, бродяги, моя резолюция! По указу его царского величества ведено всех праздношатающихся забирать в солдаты, усмотря их здоровье. Ты, – обратился он к Илье, – как звать тебя?

– Илья Марков.

– Хочешь в солдаты волей идти, Илья Марков?

– А коли волей не похочу, неволей заберешь, ваше благородие?

– О, да ты сметлив, как настоящий солдат! Так пойдешь? Присягу дашь?

– Пойду. И присягу дам.

– Ну и преотлично. А ты…

– Акинфием Куликовым кличут.

– Ты, Куликов, для солдата староват и слабоват. И потому вот мой приговор: дадим тебе двадцать пять шомполов за бродяжничество, и ступай на все четыре стороны.

Неожиданный приговор поразил Акинфия в самое сердце. Правда, Куликов сильно сдал за последние годы, ссутулился, густая седина пробилась в волосах. Да еще и схитрил старина: приведенный на допрос, он нарочно съежился, опустил голову, чтобы стать похожим на безобидного странника.

Но расстаться с Ильей, которого он любил пуще жизни? Илью возьмут в солдаты, а он, Акинфий, пойдет один бродить по дорогам?… И произошло чудо.

Вместо сгорбленного немощного странника с бессильно опущенными руками перед Торпаковым очутился здоровенный мужик, ростом выше прежнего на целую голову, с выпуклой грудью, с мощными руками, с большой, гордо поднятой головой. И даже, казалось, одежда мужика приобрела новый, щеголеватый вид. Поручик глядел и не верил своим глазам.

– Ваше благородие, прикажи дать мне шомпол, – звонким голосом сказал Акинфий.

– Зачем тебе шомпол? Али сам себя сечь хочешь?

– Дашь, так увидишь.

– Федосеев, дай ему шомпол, – приказал Торпаков капралу.

Взяв толстый железный прут, Акинфий легко завязал его узлом и протянул офицеру.

– Что скажешь, ваше благородие, годен я в солдаты али нет?

Торпаков пришел в восторг.

– Ах, шельмец, ах, мошенник! – восклицал он, захлебываясь от смеха. – Вот чертов старичище! А ведь как прихилился, посмотришь – ветром сдует. Беру, конечно, беру и тебя!

– Пропало казенное добро, – уныло сказал Федосеев.

– Этому горю легко помочь, – возразил Акинфий, взял из рук офицера шомпол, привел в прежний вид и подал повеселевшему капралу.

Поручик Торпаков был доволен: каких славных солдат приобрел он для своей роты! Но он принял меры: велел привести попа, и вновь завербованные принесли присягу на кресте и Евангелии, что будут служить богу и великому государю честно и нелицеприятно и от воинского долга уклоняться не будут вплоть даже и до самой смерти. А оставшись наедине с Федосеевым, Торпаков пообещал капралу, что спустит с него с живого шкуру, если Марков и Куликов сбегут.

Ночью, когда солдаты уснули, Илья с Акинфием вели тихий разговор.