Два брата

Друзья сбежали вниз. Спустившись в сени, они услышали громкий и торжественный голос, от которого у них похолодело сердце. То одинокий, брошенный в хате слепец читал себе отходную.[83]

– Батя, неужто оставим старика? – крикнул Илья, охваченный ужасом и жалостью.

– Коли мы то сделаем, самые последние люди на свете будем!

В избе догорала последняя свеча. Марков подхватил на руки маленького, сухонького старичка.

– Рано, дедушка, смерть себе ворожишь! – с наигранной веселостью молвил Илья.

Они перебежали двор, перебрались через плетень и очутились на соседней улице. Акинфий тащил ружья, Илья нес бандуриста, не выпускавшего из рук бандуры. Оглянувшись, они увидели, что крыша покинутого ими дома пылает, как огромный костер.

Прежде чем враги с диким гиканьем и воем ворвались в Закотное, Акинфий и Илья успели уйти далеко и укрылись в глубокой балке.

Лишь несколько десятков людей, уцелевших из большого отряда повстанцев, собрались утром в степи. Был среди них и Булавин. Переловив бродивших без седоков коней, маленькая группа двинулась на юг, избегая проезжих дорог. Илья Марков и Акинфий Куликов, как за малым ребенком, ухаживали за ослабевшим от пережитого кобзарем.

А Лукьян Максимов с торжеством доносил царю:

«И возмутителей поймав, многим наказание чинили, больше ста человек носы резали, а иных плетьями били и в русские города выслали, а пущих заводчиков повесили на деревьях за ноги».

* * *

Долго скакали булавинцы по притихшим степям, ночевали в балках, скудно питались тем, что удавалось достать на одиноких хуторах. Слепой кобзарь не вынес тягот дороги и тихо угас на руках Ильи. Рыдая от горя, Марков вырыл могилу у подножия древнего кургана и уложил туда старика с его неизменной бандурой.

В Запорожье приехали только в январе, когда повеяло уже теплым ветром с Черного моря. Сечь приняла вождя голытьбы гостеприимно, атаману дали жилье в Кодаке, откуда можно было за несколько часов доехать до Запорожья.

Булавин не пал духом после тяжелого поражения. Он строил широкие планы на весну, когда степь сбросит белый кожух, пробьется молодая травка и когда казаку с его конем везде будет лагерь.

Уцелевший Хведько с неизменным гусиным пером за ухом и с песочницей у пояса писал новые «прелестные» письма. Булавин рассылал их на Дон, на Украину, в Астрахань и на Терек. И уже стекались к нему новые бойцы, не запуганные, а обозленные зверствами низовских карателей. Домовитое казачество, поднявшее было голову после Закотного, снова приуныло.

Булавин говорил:

– Как вода подтачивает вешний лед, так и мы подточим силу лиходея Максимова.

Глава V. Возмутители

В число отправляемых на север возмутителей попали и Акинфий Куликов с Ильей Марковым. Вручая им «прелестное» письмо, атаман строго сказал:

– Берегите пуще глаза! Большая это сила, но и большой бедой может обернуться. Коли попадетесь, грамотку изничтожьте. Не потаю: головой поплатитесь, ежели при вас найдут ее.

– Знаем, на что идем, атаман, – внушительно возразил Акинфий. – За народное дело жизни не пожалеем.

– Оно-то так, да и погибать из-за оплошности тоже не след.

Есаул снабдил Маркова и Куликова провизией на первое время, дал по полтине кормовых, и друзья пустились в дальнюю дорогу.

На выходе из лагеря им встретился оборванный старик, который вел в поводу вороного коня. Старик поспешно отвернулся и постарался укрыться за лошадью. Илье показалось знакомым его морщинистое лицо, косматые брови, седые усы.

– Смотри, батя, – сказал он, толкнув Акинфия. – То Пивень, старый хозяин наш.

– С чего тут Олексию быть? Запорожье для него могила, узнает голытьба, сразу ему конец, ведь он из богатеев. Обознался ты, Илюша!

А тот, миновав булавинских посланцев, с неожиданным проворством вскочил на коня и поскакал прочь.

Во многих деревнях Воронежского уезда побывали Акинфий Куликов и Илья Марков. Не так-то легко удалось подстрекателям пробраться с Днепра на север, в коренную Русь. Не раз грозила им смерть, но спасали их от лихого глаза шпиков, от расправы царских чиновников верные друзья в опасности – бедняки крестьяне. От деревни к деревне проводили их тайными тропами, ставили на постой к надежным людям, наказывали хозяину распускать по селу молву, что ночуют у него богомольцы.

После ужина заводился неторопливый разговор о житье-бытье, о горькой крестьянской доле. И, когда начинались слышаные-переслышаные жалобы на кровопивца помещика, на утеснителя старосту, на воеводских чиновников, Акинфий задавал вопрос:

– А вы про атамана Булавина слыхали?…

После ухода булавинских посланцев деревня начинала бурлить. Крестьяне отказывались работать на барском поле, платить оброк. Случались и более серьезные дела. Мужики собирались, вооружались чем попало, громили земские избы, расправлялись с приказными, выпускали из тюрем колодников, и те примыкали к освободителям.