Два билета (СИ)

После Бараева в эфир пошел экстренный выпуск новостей. Сообщили о гибели девушки. Сердце Людмилы Владимировны готово было остановиться. Показали, как из дворца выносили носилки с трупом девушки. Камера шла параллельно, и хорошо была видна рука убитой. Нет, это рука другой девушки, не Нины! Тут же показали мать убитой. Людмила Владимировна поймала себя на мысли, что странным образом завидует этой женщине - по крайней мере, у нее появилась определенность. С поразительным спокойствием женщина рассказывала, как она запрещала дочери идти в здание дворца, но та ее не послушалась, и вот теперь ее нет в живых. Получалось, что девушка вошла в уже захваченное здание и спокойно прошла на сцену. Когда корреспондент попросил уточнить, как девушка могла попасть в охраняемое здание, картинка на экране исчезла. Камера долго держала общий вид дворца культуры: площадь, заполненную милиционерами и военными в мокрых от моросившего дождя плащ-палатках, скопище армейских автомобилей, бронетранспортеров и машин "Скорой помощи". На фасаде здания четко просматривалась огромная растяжка с надписью "Норд-Ост" на фоне голубого моря и летящих чаек.

Людмила Владимировна неотрывно смотрела на телевизионный экран, как будто пытаясь проникнуть взглядом сквозь стены здания, в котором истязали и мучили ее дитя. И в какой-то момент она, кажется, физически ощутила тепло Нины.

- Я с тобой, моя милая, моя хорошая, моя несчастная девочка! - зашептала она. - Не бойся, я здесь, я рядом. Всё будет хорошо!

- Подумать только, - задумчиво проговорил Шурик, - а ведь там могли оказаться мы с тобой ...

Эту фразу можно было истолковать по-всякому. Но интонация выдавала Шурика - он радовался тому, что он не там!

И тут с Людмилой Владимировной произошло нечто такое, что испугало ее саму. Она ощутила в душе ужасную пустоту. Против ее воли, но абсолютно четко, она вдруг поняла, что больше не может, не должна оставаться с Шуриком не то, что под одной крышей, но, вообще, в этой жизни.

- Что ты сейчас сказал? - спросила Людмила Владимировна.

- Ничего, - ответил Шурик, почувствовавший в ее голосе угрозу. - Передачи по телевизору давно кончились, а мы всё сидим и сидим. Тебе нужно отдохнуть, да и мне тоже. Пойдем ложиться.

- Иди.

- А ты?

- Я должна уехать.

- Люся! - срывающимся голосом воскликнул Шурик. - Ты прекрасно знаешь, что я плохо себя чувствую и не могу никуда идти.

- Да, да, конечно, ты оставайся дома. Я одна.

- Что значит "оставайся дома"? Как это понять? И куда ты пойдешь? Туда?! И что ты будешь делать там? Дальше оцепления тебя не пустят. На улице собачий холод, дождь ... Ну зачем это тебе надо, Люся? Наши власти не могут опозориться на весь мир, они что-нибудь придумают. Вот увидишь, все будет хорошо ...

- Я не могу и не хочу сидеть и ждать.

- А я могу? Думаешь, мне легко держать себя в руках?

- А зачем?

- Что ты имеешь в виду? - не понял Шурик.

- Зачем ты держишь себя в руках? Кому от этого легче?

- Опять истерика! Люсенька, давай не будем ссориться. И так тяжело. Тебе нужно отдохнуть. Хочешь коньячку? Ну хорошо, не хочешь коньяку - не надо, а я выпью.

Людмила Владимировна встала.

- Я тебя никуда не отпущу! - взвизгнул Шурик. Людмила Владимировна посмотрела на мужа, не в силах скрыть презрение. Шурик отвел глаза.

- В конце концов, поступай, как знаешь. А я лично устал! Как я устал! - с непонятной злостью крикнул он и вышел из комнаты.

Все дороги к зданию с заложниками были перекрыты войсками и милицией. Водитель-частник доставил Селиванову только на Таганскую площадь и уехал, не взяв денег. Таксист, от нее узнав о беде, по всей видимости, ее пожалел. Селиванову это задело. "Зря, не нужно меня жалеть, - подумала она. - У моей дочери будет все хорошо".

Дальше ей предстояло пробираться пешком.

Обходя пикеты, петляя по незнакомым улицам и переулкам, Селивановой удалось подобраться совсем близко к Дворцу культуры. Дальше хода не было - здание было оцеплено плотным кольцом военных.

Всё пространство перед оцеплением было забито огромным количеством военной техники. И если по телевизору это казалось необходимым и нужным, то увидев всё воочию, вблизи, невозможно было отделаться от мысли, что освобождение людей поручено бездушным чиновникам, для которых главное - отчитаться, создать видимость работы. Им лишь бы дать команду - послать десяток-другой бессмысленных бронированных консервных банок, а нужны они или нет - это их не волнует.

Материнское сердце Людмилы Владимировны тревожно сжалось, но она вспомнила о "своем" генерале, и надежда вновь ожила.

Вокруг было много людей. Они вглядывались в темные окна безмолвного здания. Несмотря на разлитую в воздухе тревогу, Людмиле Владимировне будто стало даже легче дышать. Она ощутила себя на своем месте. Отсюда она уйдет только вместе с дочерью.

Она вспомнила мужа. Шурик так и не понял, что она ушла от него навсегда. Он пропадет без нее. Но поступить иначе она не могла. Только бесконечно жаль годы, потраченные рядом с этим никчемным человеком.