Два апреля

Со всех судов взлетали в воздух ракеты, когда «Кутузов» входил в бухту Варнека. Теперь, на спокойной воде, под ярким солнцем, вблизи берегов, он опять казался прекрасным, могучим и совершенным.

«Хорошо, что Эра видит нас так и только так, - думал Овцын, выбирая глазами место, где положить якорь. - Хорошо, что она не видела нас корчащимися и блюющими. Хорошо, что она не знает, как мы не перевернулись одной только божьей волей, когда пошли на зюйд от Колгуевского берега, и волна била и била в борт, и ничего нельзя было сделать, и все технические описания трепетали своими страницами, потому что в соответствии с ними мы давно уже лежали на дне морском». Он подумал, что Эра смотрит, конечно, с «Гермеса», как он становится на якорь, и думает о нем. Может быть, Згурский снимает. И все судят - как, что, умело ли, красиво ли...

Он передал микрофон старпому, сказал:

- Валяйте сами, Марат Петрович. Во-о-он туда, - показал он пальцем. -Ни фута ближе к берегу. Чуть не доходя можно.

Ушел в каюту и позвонил Ксении. Не ответили. Он позвонил в салон, потом в рубку. Подошел матрос, он велел позвать старпома, сказал:

- Марат Петрович, найдите буфетчицу - она где-то на палубе глазеет. Пришлите ко мне.

Он слышал, как гремит якор-цепь, знал, что только идиот может в такой момент отрывать человека, командующего постановкой на якорь, и знал, что пораженный старпом обалдеет и поэтому не станет его презирать. Всегда на него в конце этапа наваливалось что-то бессмысленное и необъяснимое, и он часто совершал такие идиотские поступки и всегда уходил с мостика, и убегал от людей, и хотел не видеть конца. Он никогда не ставил точку.

Он разделся донага впервые за четверо суток, - подошел к буфету, раскупорил коньяк, хлебнул.

Удивился, что нет у него никаких мыслей. Одно стучит в голове: «Эра, эра, эра, эра, эра...» Подбежал к окну, отдернул материю, увидел, что с борта «Гермеса» спускается шлюпка. Отвернулся, чтобы не видеть, как Эра не сядет в шлюпку. Он знал, что она не сядет в эту шлюпку.

Зашла Ксения, прикрыла дверь, спросила спокойно, будто он и не был голым, будто она навидалась голых капитанов по самые уши.

- Я нужна, Иван Андреевич?

- Да, Ксана, - сказал он, тоже не испытывая смущения. - Приведите каюту в порядок. И выберите мне самую чистую одежду. Я по вашей же милости в таком положении, что не знаю теперь, где у меня что.

- Наденете финскую рубашку, - сказала Ксения. - Костюм у вас глаженый.

- А цветы? - спросил он.

- И цветы, - сказала Ксения. - Все будет. Идите в ванную.

Она принесла ему в ванную белье и костюм. Не взглянув на него, намыливающегося, вышла; и тут же Овцын услышал рокочущий бас Иннокентия Балка. Капитан Балк ворвался, поцеловал Овцына в намыленную физиономию, сказал, присев на крышку унитаза:

- Овцын, я изучил ваши маневры. Это поэма.

- Это мучительные судороги утопающего, - сказал Овцын и выключил душ. - Если бы не сел Архипов, сел бы я, и вся поэма превратилась бы в погребальное пение.

- Это хрестоматия, - отмахнулся Иннокентий Балк. Я не о том, Я не могу представить, как вы заставили вашу колымагу при норд-осте в семь баллов обогнуть Колгуев с юга, не перевернуться и не сесть на кошки!

- Этого и я не могу себе представить.

- Я удивляюсь, как вы не поддались соблазну зайти в Бугрино, где вы непременно потерпели бы аварию! И вообще, откуда вы знаете то место, где отстаивались на якоре?

- Когда я тянул военную лямку, мы там тралили. В двадцать шестом квадрате. И отстаивались от норд-веста как раз на том месте. У меня есть некоторый опыт, Иннокентий Юрьевич, - сказал Овцын. - Я молодой капитан, но довольно старый моряк. Я не угону не только что на «Кутузове», но и на арбузной корке.

- На арбузной корке плавать проще, - сказал Балк. - Она непотопляемая.

Овцын подтянул галстук, надел тужурку, поправил перевернувшийся капитанский значок.

- Иннокентий Юрьевич, - сказал он, - мне сейчас наплевать с самого высокого громоотвода на мореходные качества разнообразных плавсредств.

- Здесь ей было бы грустно, - сказал Балк. - Я не взял ее.

- Она просилась?

- Дала понять.

- Так...

Он вышел из ванной, нажал звонок к вахтенному штурману, жал его долго, пока не прибежал всполошившийся Соломон.

- Мотобот на воду, - сказал Овцын. - Быстро!

Не рискнувший спросить что-нибудь Соломон побежал выполнять. Балк прошелся по каюте, уселся на диван, закурил.

- Овцын, - позвал он, - послушайте, ведь люди созданы богом не только для того, чтобы споспешествовать исполнению ваших желаний. Конечно, Эра Николаевна больше хотела, чтобы вы пришли к ней, а не наоборот.

- Слова... - сказал Овцын.

- Тогда не надо было отпускать ее ко мне. Я разочаровываюсь в вас, Овцын, - зевнул капитан Балк. - Вы не умеете держать марку. Боюсь подумать, что все симпатичное в вас от опыта, а не от вдохновения.

- Если во мне есть симпатичное, - сказал Овцын, - так оно от Эры Николаевны. Раньше его не было, можете мне поверить, я честный инспектор для самого себя.