Душераздирающее творение ошеломляющего гения

Я иду к телефону; проверяю, звонил ли он мне. Не, не звонил. Обратно к гостинице, осматриваю фойе, потом снова в лифт, вид по-прежнему прекрасен, потом снова осматриваю комнату, где был праздник, — сейчас она почти уже опустела, остался лишь кое-кто из родителей, и они смотрят на меня с подозрением, а я в ответ смотрю на них с отчаяньем, но я не могу разговаривать с ними, потому что я не такой, как они, и не знаю, что им говорить: если я начну что-то объяснять, это лишь укрепит их дурные подозрения, усилит страхи и сочувствие к несчастному Тофу. Я опять еду вниз, и в зеркале отражается безумец, а Тофа, может, и в живых уже нет. Его, конечно, похитили, как похитили Полли Клаас[164] и прямо сейчас над ним измываются, его расчленяют. Или сперва его перевезли в другой штат? Да нет, не может быть. Нет, может. Нет, может. Может быть все, что угодно.

Сари не будет меня ждать. Черт, ну хоть бы раз в жизни у меня хоть что-нибудь получилось, что-нибудь скромное, обычное, например потрахаться с автором руководства по сексу — ну хотя бы это, черт возьми, ну хотя бы такая малость…

Стоп. Вот в чем дело. Его подвез кто-то из друзей, ну конечно, подвез — этот маленький болван не предупредил меня, а сам поехал с кем-то. Если я найду его дома…

Нет-нет, он все еще здесь. Я уверен. Заглядываю в гостиничный телефонный узел, в ресторан, в бар… Зачем же в бар? В бар-то зачем, идиот? Думай, думай! Снова вверх на лифте — о, ха-ха, какой прекрасный вид, как же тут спокойно, в этом лифте, потом из лифта, в зал, где был праздник, — там уже никого. Вниз и на улицу. Через дорогу в парк. Вокруг дома, и вот теперь-то его уже точно нет, он мертв, это уже без вариантов, его похитили — ему было столько же лет, сколько и Полли Клаас, правильно? Господи. Теперь я стану Марком Клаасом. Я инициирую закон — «Закон Тофа», создам фонд…

А потом — опять в фойе, где он и стоит у двери в незаправленной рубашке и с всклокоченными волосами, поднимается на цыпочки и смотрит через толстые, с позолотой стеклянные двери гостиницы.

Я хватаю его и, пока мы не сели в машину, не говорю ни слова, и только в машине, при закрытых окнах, после того как он извинился и объяснил, что он думал, что я заберу его у другой двери, у двери, но не у той, где я его высаживал, а у другой, после того как я терпеливо его выслушал — так… да… очень интересно, — я, не ругаясь и сдерживаясь, чтобы не заорать… Я не хочу этого делать, это совершенно не наш стиль, мы не орем, не ругаемся, это строго запрещено, нельзя раздражаться, психовать, угрожать: мол, сделаю то-то и то-то, — нельзя бить его, — поэтому я спокойно, медленно, мягко, как будто читаю пожилым гражданам Чосера[165], открываю передним свое видение проблемы…

— Черт возьми, Тоф! Это бред, понимаешь? Другая дверь? Да какая другая дверь? Ты что, издеваешься? Так просто, черт возьми, нельзя. Прости, дружище. Так нельзя. Понимаешь, Тоф, я прошу тебя, пожалуйста! Это все просто смешно [повышая голос, к его и собственному удивлению] это, блин, просто смешно! Понимаешь, так нельзя, мы не можем себе это позволить. [Ударяя по рулю] Черт возьми! Черт возьми! Черт возьми! Я не могу без конца колесить по городу и разыскивать тебя, гадать, не пора ли уже звонить в полицию, гадать, в каком мусорном баке тебя найдут, убитым и разрезанным на кусочки… Черт возьми! Господи, Тоф, проклятье, я тебя уже почти похоронил, я десять раз обежал эту чертову гостиницу, я уже представил себе, как тебя разрезали на миллион кусочков, как этот тип, что убил Полли Клаас, передает мне на суде палец, и так далее. Да иди ты к черту! У нас просто [стуча по рулю] нет права на ошибку, понимаешь, да? Нет у нас права на ошибку! [Сопровождая каждый слог ударом по рулю] Нет! Пра-ва! На! О-шиб-ку! Слушай, ты ведь это понимаешь, мы оба это понимаем, мы всегда это понимали — у нас все получится, только если мы хоть как-то будем стараться. Мы должны думать, должны все время быть начеку! Времена у нас тугие, Тоф, очень тугие! Никаких поблажек! Никаких! Все очень туго, братишка, здесь и сейчас у нас все вот так [сжимая кулак], видишь, да? Очень туго [дергая сжатыми кулаками, словно проверяя узел на веревке]! Все натянулось очень туго!

— Ты только что проехал нашу улицу.

Я высаживаю его у дома Бет, смотрю, как он поднимается в красное фойе, машу рукой Бет, когда она машет мне, смотрю, как закрывается дверь, вижу, как они начинают подниматься по ступенькам и знаю, что он ей все расскажет.

Но сейчас волноваться нельзя.

Потому что есть Сари.