Душераздирающее творение ошеломляющего гения

В.: Кого вы могли бы назвать своим кумиром?

АДАМ РИЧ: Спенсера Трэйси, Джеймса Кэгни и Бэйба Рута[162]. Особенно Бэйба. Это человек, которого пытались удержать все, кто угодно, — игроки, женщины, алкоголь, а он просто брал один барьер за другим. Это такая высота, которой хотел бы достичь и я. Каждое утро, проснувшись, я думаю, как мне взять очередной барьер.

В.: Значит ли это, что каждое утро вы играете в бейсбол?

АДАМ РИЧ: Нет.

В.: Ха. Ну что ж, такой подход к жизни очень впечатляет. Вы похожи на человека, который готов принять голливудскую жизнь со всеми ее взлетами и падениями.

АДАМ РИЧ: Это вопрос мировоззрения. В последнее время судьба ко мне как к актеру была неблагосклонна. Но я понял главное: прошлое может быть препятствием на пути к будущему.

В.: Но какие-то перспективы существуют?

АДАМ РИЧ: Конечно, но для того чтобы заработать на хлеб, я не собираюсь эксплуатировать свое прошлое.

Чтобы закончить работу над выпуском, у нас остается всего неделя — и это не считая работу в «Кроникл», где к завтрашнему дню должен быть готов рекламный блок о газетных колумнистах:

НАШ ГЕРБАРИЙ: ЧИТАЙТЕ ГЕРБА КАЗНА ДЖОН КЭРРОЛЛ: ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В СТРАНУ ЧУДЕС[163]

Как и во всем, мы больше всего ценим легкость. Я снова еду в гостиницу, чтобы забрать Тофа, отвезти его домой, потом вернуться на Юнион-сквер, в гостиницу к Сари. Я замедляю ход перед гостиницей Толстяка Арбакла и надеюсь, что перехвачу Тофа прямо на ступеньках у входа, где он уже меня ждет. Его там нет.

Я объезжаю весь квартал, и когда опять подъезжаю по Полк-стрит и опять останавливаюсь перед гостиницей, его там снова нет, а за мной едет идиотский трамвай, набитый придурками так, что висят на подножках — эге-гей! — и мне приходится сделать еще один круг, но когда я подъезжаю к выебанной туристами Юнион-сквер…

Ну нахуй, буду парковаться под землей, и вот я паркуюсь, а потом прямо в шортах лечу в гостиницу, в вестибюль. К Сари я уже почти опоздал. Она будет меня ждать. Сегодня вечером она улетает, днем у нее семинар, а вечером она улетает, но пока я заберу Тофа и отвезу его, она уже уйдет…

Блядь. Какие-то дети выходят со своими родителями, а его нигде нет. Он не стоит в фойе, как остальные дети, которые ждут своих родителей, он не стоит на ступеньках, как можно было бы ожидать от нормального ребенка, и в дверях его нет, и у лифта, и у стойки портье. Я расспрашиваю детей, и тоненькая девочка, его одноклассница, отвечает: нет, она его уже некоторое время не видела, но наверху еще остался кто-то из детей, так что, может быть, он там…

Я еду наверх в лифте, который весь состоит из хрома и зеркал, и на меня набрасывается кричащая обивка, потом появляется обзор — лифт ездит снаружи здания, — я вижу весь город, и он прекрасен, комнаты на этаже все в стекле, там воздушные шарики, они грустно лежат на полу, а диджей собирает оборудование. Осталось двое нарядно одетых детей, один из них — мальчик в подтяжках. Тофа среди них нет. С одним я спускаюсь в лифте, по дороге расспрашиваю, где может быть Тоф, но он не знает.

Через дверь, по ступенькам, на Юнион-сквер, там еще один идиотский трамвай и толпы туристов, но нет никакого Тофа.

Сари сейчас уедет. А ведь это был мой единственный шанс переспать с сексологом, и сейчас он испарится из-за этого черствого маленького…