Душа Пандоры

Влив в себя остро пахнущее зелье с ихором Афины, Деми терпеливо ждала, пока Цирцея красящими травами нарисует на теле знаки, что изображали лабрис. Этой обоюдоострой секирой с двумя лезвиями в виде лунных серпов Гефест разрубил Зевсу голову, из которой и вышла Афина. Лабрис стал символом, сакральным знаком лабиринта, где был заключен чудовищный сын Пасифаи Минотавр.

По велению Цирцеи Деми закрыла глаза. Чернота, разлившаяся под веками, развеялась не сразу. А когда это случилось, она обнаружила себя посреди самого что ни на есть настоящего лабиринта. Ошеломленно коснулась стен, ударила в них кулаком: холодные, твердые, каменные. Как колдунье удалось создать столь реалистичную иллюзию внутри ее головы?

Цирцеи здесь не было, как и Никиаса, и Ариадны. Шумно выдохнув, Деми направилась вперед.

Первый же поворот закончился тупиком. Вернее, слишком ранним воспоминанием, которое никого, кроме нее, не интересовало. Однако Деми задержалась, чтобы увидеть на стене лабиринта, будто на экране проектора, маму. Элени – теперь она ее вспомнила. Элени Ламбракис.

По-прежнему известный на всю Элладу Пигмалион создал и оживил статую, которая теперь носила ее имя. Эту, довольно позднюю запись она прочитала сегодня, как и каждое утро до того, в своем дневнике. Достойной ли дочерью стала для Элени выточенная из камня Деми? Во всяком случае, она стала той, что уже не будет забывать. У ожившей статуи нет души, есть только сущность Деми, в которую вдохнул в нее Пигмалион. А значит, нет и печати забвения.

После всего, через что Элени пришлось пройти, – долгие часы в больницах и клиниках, огромное количество исследований, усталость и непонимание, что творится с ее дочерью… Она это заслужила.

Там, в тупиках лабиринта, прятались и иные ее жизни. Не Деми, но Пандора выглядела по-разному, была женой и матерью, сестрой, возлюбленной и музой. Но, даже сошедшие с каменных стен, былые воспоминания ни следа в ней не оставляли. Словно истории из художественных книг, прочитанные, но не пережитые. С этими сестрами, женами и матерями отождествлять себя Деми не могла, и через их глаза, что бы ни говорили, не могла разглядеть собственную душу.

Она не знала, сколько времени провела в лабиринте, сколько исходила каменных дорог, сколько тупиков на своем пути встретила. Казалось, время исчислялось вечностью, хотя нигде Деми не задерживалась надолго.

И вот он, конец. Не тупик, на стене которого отражается осколок ее давнего прошлого. Выход из лабиринта, откуда пробивается ровный дневной свет. Один взгляд на виднеющийся клочок неба, и становится ясно: по ту сторону – не нынешняя Алая Эллада, растерзанная бесконечной войной. Небо чистое, голубое, как во многих воспоминаниях про ее прошлую жизнь в Греции, в мире Изначальном.

Но если все воспоминания Пандоры были рекой, которая текла меж каменных берегов лабиринта, то исток ее – здесь. Потому что прекрасная, благословленная самой Афродитой девушка, облаченная в ниспадающий с плеч белый пеплос, стояла перед пифосом, а в глазах ее сияло любопытство.

«Что же ты натворила, глупая…»

Деми приблизилась, чтобы получше разглядеть воспоминание, изменившее не только ее судьбу, но и судьбу целого мира, впитать в себя каждую его деталь. Но шагнув за пределы лабиринта, растворилась в видении своего прошлого. Частицы души, разметанной по полотну времени и пространства, слились, воссоединились.

Она была Пандорой – любимицей богов, женой титана Эпиметея и первой женщиной, сотворенной Гефестом. Обычной девушкой, которая обнаружила в себе, возможно впервые, один из человеческих грехов. Любопытство.

Рукой сосуда своей истинной души та, что в этой жизни звалась Деметрией, открывала данный ей Зевсом пифос, измученная загадкой: что внутри? Она, Деми, была там, когда из пифоса черной волной хлынули атэморус. Захлопнула крышку в ужасе, но было уже поздно. Неистовые, они вились вокруг нее стаей дымчато-черных воронов, водоворотом из полупрозрачных фигур, лишь отдаленно напоминающих человеческие или не напоминающих их вовсе.

Она была там, когда голодные тени-атэморус впились в ее плоть.

В горло словно влили холодную воду, что застаивалась на дне колодца на протяжении веков. Пандора или Деми – теперь и не разобрать, кто из них – сжала рукой горло. Внутренности сковал лед. Страх бился под натянувшейся кожей.

Атэморус прошли сквозь нее, оставляя тело нетронутым, но душу – покрытой темными ранами, что даже годы спустя не превратятся в рубцы. Оставляя ее с расширенными от ужаса глазами наблюдать, как они распространяются по Древней Греции, тогда еще просто Элладе.

Пандора отчаянно взывала к богам – ко всем, чьи имена смогла вспомнить. Ко всем «крестным», что приложили руку к тому, чтобы ее создать: Гефесту, Афине, Гермесу, Афродите. И конечно к Зевсу.