Дурная примета

Еще этот Хеккерт уселся тут, мозолит глаза, как будто прирос к своему стулу. Конечно, он уже завтра будет знать о замысле рыбаков, самое позднее послезавтра, но все же не годится сейчас, в его присутствии, говорить о своем плане. Дазековские рыбаки на своих маленьких лодках пойдут в дальнее плавание к Дании! Вон он сидит, Хеккерт. Какая ему забота? Угри всегда его, и деньги в кармане. А мы, остальные? Наш путь — дальше в море, к датским берегам, и добычу на всех. Равный труд, равный риск. Так мы уравновесим капризы счастья. Все это выглядит разумным, но подумать все же надо.

Кришан Шультеке, как бы между прочим, выспрашивает Ис-Вендланда.

— Как ты говоришь? Ты должен был в комнате убирать, а старуха до полдня в постели валялась? Ну, брат, я бы такого дела тоже не стерпел.

— …И потом была у ней такая керосиновая лампа. Я, конесно, стекло уронил, а она хотела мне за это по баске. Ну нет уз, говорю я ей, так дальсе дело не пойдет. Если иссо раз такая вессь слусится, то я ухозу к себе домой, к своей доське, так и сказал.

— Да что ты говоришь, неужто по башке огреть тебя хотела? — спрашивает Кришан, давясь от смеха. — Ну, я бы ей показал, как драться. Неужто же ты спуску дал?

— Нет, она ведь только иссо хотела, — говорит Ис-Вендланд. — Но вот я тут как-то домой прихозу, а был, сказу тебе сесно, не так стобы сильно выпивсы, тут она и подняла сум. Ну, это бы иссо ладно. Я ей говорю, а засем ты даес мне деньги, если я не долзен пить, говорю я. Тут она берет бельевую каталку и хосет мне, натурально, по баске. Тут я не стерпел и сам ей как влеплю. Так, говорю, дело не пойдет, и на следуссее утро усол. И вот присол.

— Так всю дорогу пешком и шел, Ис? Ого, видать, ты сильно по нас соскучился?

— Не всю дорогу… Когда слусяй подходяссий был, то и подъеззал с попутсиками…

Остальные слушают одним ухом. Разве можно верить, что там старик плетет? Кое-что, может быть, и правда, но большую часть он определенно приврал. Наверно, вдова Гаус просто его выгнала. Ведь он же лентяй, Ис-Вендланд.

— За тобой еще одна марка, Ис, ты, надеюсь, не забыл, — говорит Мартин Биш.

— Мозес быть соверсенно спокойным, ты ее полусис. Я теперь никуда больсе не собираюсь, — отвечает старик.

Стина выслушала все это. Она ничему не верит из рассказов старика, ни единому слову, но какая разница? Так или иначе, он снова здесь, и ей придется о нем заботиться. А работы нет, ничего нет, и придется спать в одной комнате со старым пьяницей и слушать, как он блажит с перепою. Снова темная, затхлая, холодная и сырая хибара. Так всю жизнь, и вдобавок его крики и ругань. Он пока не сказал ей еще ни единого слова, он ее даже будто не замечает. Что, разве он не слышал, как Ханнес говорил о ее беде? О да, он все выслушал. Сейчас он молчит, а потом начнет свою ругань и крики и будет произносить высокопарные речи. А она будет огрызаться. И так всю жизнь.

А вон сидит Эмиль Хагедорн. Иногда он поглядывает в сторону Стины. Однако она этого даже не замечает. Или, может быть, только делает вид? Посмотри-ка, Стина, Эмиль Хагедорн ждет только знака! Ну и жди себе, жди понапрасну. Сидишь тут и гадаешь, сам с собой никак не поладишь. Стина тоже тебе не поможет, нечем ей. Она, представь себе, наверно, и не захочет помочь. Ты сам должен решить свои сомнения, Эмиль Хагедорн, ибо твое решение будет значить, желаешь ли ты прожить со Стиной всю твою жизнь или нет. Со Стиной-то да. Ну так в чем же дело? Ничто в жизни не просто, ничто не совершается само по себе. Решайся, Эмиль, делай это сам, делай это сейчас же, подай знак, Эмиль. Сам подай знак, Стина этого сделать не может.

В зале танцуют под гармошку.

«Я скажу Боцману, что хочу остаться у него, и Берте скажу. Не хочу больше жить вместе со стариком. Вот не хочу, и все… Пусть хоть перебесятся все. Я останусь у Боцмана».

Стина прислушивается к разговору вокруг. Мельком, как бы невзначай, ее взгляд крадется к Эмилю Хагедорну. В течение секунды они смотрят друг на друга.

Нет, не прочтешь мыслей Стины. Она поднимается, идет к двери зала.

«Ну, Эмиль, — думает Ханнес Лассан, — давай уж, что ли… Чего сидишь опять, как сыч?»

В самом деле, чего сидишь? Иди-ка ты тоже к двери. Только так. Ну ступай уж, что ли? А то кто-нибудь другой пригласит ее на танец. Ах, ты не хочешь танцевать? Ты даже не убираешь в карман свою трубку. Ты только хочешь подойти и посмотреть, как танцуют другие. Но ты стоишь уже близко к Стине, и, когда кто-то хочет войти в зал, ты подвигаешься еще на полшага ближе, давая дорогу. Большой необходимости в этом не было, он прошел бы и так.

«Вот если бы она сейчас обернулась, чтобы мне увидеть ее лицо», — думаешь ты. Так и дожидайся. Стина и не подумает этого сделать, она наблюдает за танцующими. И тут наконец ты собрался с духом, Эмиль Хагедорн. Наконец-то ты говоришь:

— Что, Стина, может, и мы разок станцуем?

Вот когда она оборачивается. И глаза ее сверкают.

*

Кто там обращает на них внимание? Ханнес Лассан и Боцман — единственно кто смотрит с улыбкой им вслед, когда они уносятся в танце, Стина и Эмиль Хагедорн.