Дурная примета

Алелил срочно провел внеочередные встречи со своими информаторами, как официально значащимися, на которых имелись дела агентов, так и нигде не отмеченными. Опытные опера такое практикуют. Он же, что ни говори, был опытным.

Среди таких, нигде не числящихся информаторов, был некто Барабанщиков Павел или просто Пашка Барабан. Ни разу не судимый, но вхожий как в высокие сферы, так и в самые злачные притоны-катраны, где опять же собирались и бандиты, и, если не «отцы» города, то их сыновья уж точно. Был он хитреньким, шустреньким, услужливеньким и умненьким. В любой компании слыл своим человеком. И не просто своим, а необходимым. Одним что-то дефицитное достанет, других с нужными людьми сведет, третьим совет даст. За кого-то похлопочет, кого-то предупредит… И все с шуточками, с прибауточками. Это был прирожденный игрок и авантюрист, который не мог спокойно жить. От спокойной жизни мог завянуть или покрыться плесенью. Ему требовалась ежеминутная доза адреналина в крови, как наркоману наркотик.

Пашка Барабан сам предложил свои услуги оперу Алелину, когда однажды тот защитил Пашку от «наезда» иногородних «катал». «Наезд» мог окончиться если не летальным исходом для Барабана, то значительными телесными повреждениями. Это — уж точно, стопроцентно.

Вот этот Барабанщиков и раздобыл неизвестно какими путями информацию, что насильником является сыночек третьего секретаря обкома партии, некто Козловский Эдуард, или Эдик Козел, студент четвертого курса медицинского института, с год как женатый на дочери одного из помощников прокурора области.

Тогда у высших чиновников областного значения было модно родниться через женитьбу или замужество своих чад. Впрочем, не только областного…

— Да, дела! — поскреб в затылке Григорьев, когда узнал, кто подозревается в изнасилованиях.

— Не позавидую тебе, — только и сказал Василенко Вячеслав, исполнявший обязанности начальника уголовного розыска, оперуполномоченному Григорьеву Александру Кузьмичу, — если информация подтвердится. Не позавидую…

— Волков бояться — в лес не ходить! — пословицей отшутился Кузьмич, не желая терять оперского куража в глазах своих товарищей.

Василенко дальше докладывать по инстанциям не пошел, а предложил тихонько, без лишнего шума, без огласки, позаниматься проверкой информации и разработкой появившегося фигуранта.

— Поможешь? — спросил Григорьев, когда они остались вдвоем в кабинете, недосягаемые ни для лишних глаз, ни для лишних ушей. Да так спросил, что отказ бы прозвучал предательством.

— Помогу, — по-простому, без лишнего пафоса ответил он тогда товарищу.

И стали разрабатывать план несанкционированных свыше оперативно-розыскных мероприятий.

Не раскрывая сути, втянули в дело молодого, только что аттестованного, инспектора по делам несовершеннолетних, Журавликову Анастасию Семеновну или просто Настю, Настю Журавлика, выпускницу Курского Государственного педагогического института. Журавликову, по-девичьи долговязую, с застенчивой улыбкой темно-карих глаз из-за больших линз очков, то ли от природы, то ли оттого, что носит очки, то ли оттого, что все никак не привыкнет к форменной одежде с лейтенантскими погонами на плечах, опера отдела и замечали, и привечали. За скромность и исполнительность. Вот и решили использовать ее в предстоящей операции в качестве приманки.

В качестве «живца» Настенька, несмотря на малый срок работы в органах, выступала не впервые. В розыске маньяка по последней серии преступлений ей уже не раз приходилось участвовать с оперативной группой. Но то было санкционировано и на удачу: вдруг, да клюнет… Теперь же речь шла о «подставе» под конкретного подозреваемого. И никаких санкций от руководства. Все на свой страх и риск.

Поэтому инструктировали ее, особенно в вопросе личной безопасности, не для проформы, как делалось это обычно, а на совесть.

— Так куда должна удар наносить ногой в случае нападения? — в десятый раз спрашивал ее Григорьев.

— В места с пониженным болевым порогом, — заученно отвечала Настя.

— А именно? — не отставал опер.

— По голени и… — краснела Анастасия.

— В промежность, в промежность надо бить, что есть силы и дури, — наставлял, повышая голос Кузьмич, — чтобы с одного удара отключить хоть на несколько секунд, пока мы не подоспеем… Поняла?

— Поняла.

— Хорошо. А руками?

— В лицо… — вновь смущалась Анастасия.

Она никак не могла преодолеть психологический барьер, что ей придется бить человека по лицу. И не просто бить, а умышленно причинять ему жесткую, доводящую до потери сознания, боль. И в школе, и в институте учили не этому, а совсем противоположному. Учили, как оказывать помощь, а не как причинять боль.

— Конкретней, — не оставлял ее в покое оперативник.

— Пальцами в глаза… — мямлила инспектор ПДН.

— Молодец! — подбадривал Александр Кузьмич. И снова спрашивал: — А если нападающий будет закрывать тебе рот своей рукой или ладонью, чтобы не кричала, что должна делать?

Настя Журавлик поднимала на опера свои большие, подернутые поволокой невинности глаза и неуверенно говорила, что должна кричать.