Дурак умер, да здравствует дурак

В конце концов мне пришлось забросить богословие. Я засунул библию в духовку, от глаз подальше, и, забыв о ней, возобновил размышления, прерванные приходом преподобного Маркуэнда. Собственно, они сводились к тому, что единственный факт, в котором я мог быть уверен, – убийство дядюшки Мэтта. Начав с этого факта, я, если очень повезет, сумею раскопать еще несколько достоверных фактов.

Что ж, прекрасно. На тот случай, если Герти удастся убежать от похитителей, я оставил ей записку, в которой обещал время от времени позванивать, и отправился в библиотеку, чтобы просмотреть газетные сообщения об убийствах.

Одинокий искатель вышел на след.

Глава 15

«Дейли-ньюс» сочла моего дядюшку Мэтта скучной личностью, но всячески избегала говорить об этом прямо. В конце концов газета выставила его полузагадочным полумиллионером полупреклонных лет, составившим полоумное завещание, имевшим полупонятную биографию и полуголую стриптизерку в качестве полусиделки-полулежалки. Дабы покончить с этой половинчатостью и довершить дело, судьба, в придачу ко всему, ополовинила его земной срок, сделав дядьку жертвой убийства, которое произошло в его роскошной полуторной квартире на Южной Сентрал-Парк-авеню, причем убийца до сих пор не был найден. Было совершенно очевидно, что «Ньюс» надеялась сорвать большой куш на дядюшке Мэтте, но не смогла по-настоящему взять его в оборот и сделала дело только наполовину. Все статьи, посвященные убийству дядьки, где-то с середины начинали повествовать о чем-нибудь совсем другом, например, о братьях Коллиер, с которыми дядюшка, по-моему, не имел ничего общего, за исключением того обстоятельства, что они тоже умерли, были богаты и принадлежали к белой расе.

И все же «Дейли-ньюс» оказалась единственным пригодным к использованию источником сведений. «Таймс» ограничилась сухой бессодержательной заметкой, напечатанной на другой день после убийства, остальные газеты были немногим лучше, и только «Ньюс» разродилась выводком статей. Что ж, положение обязывает.

Ну, ладно. В мешанине многочисленных ссылок на Браунинга и Джека Лондона (не спрашивайте меня, как они это сделали) я отыскал, наконец, голые факты и старательно занес их в записную книжку, приобретенную специально для этой цели.

Дядюшку Мэтта убили в понедельник вечером, восьмого мая, семнадцать дней назад. Тем вечером Герти отправилась в кино в обществе своего приятеля по имени Гас Рикович и вернулась в дядькину квартиру только в половине второго ночи. Обнаружив труп, она тотчас позвонила в полицию. По свидетельству врача, смерть наступила между десятью и одиннадцатью часами вечера в результате удара по затылку тупым предметом, которого не нашли ни на месте преступления, ни в ходе дальнейших следственных действий. Признаков насильственного вторжения в квартиру обнаружено не было, равно как и следов борьбы. Насколько было известно Герти (во всяком случае, так она заявила полицейским и пишущей братии), дядя Мэтт не ждал никаких гостей или посетителей.

Убийство человека, который вот-вот должен был умереть от рака, настолько поразило «Дейли-ньюс», что газета даже напечатала интервью с врачом дяди Мэтта, неким Луцием Осбертсоном, который, судя по тексту, был человеком надменным и напыщенным, но всякий, кто умел читать между строк, без труда уловил бы тихие сетования по поводу потери надежного источника доходов.

Последующие статьи едва ли сообщали что-то новое. Полиция вяло брела по сужающейся спирали, будто горстка побежденных индейцев, сбившихся с тропы войны. Довольно много внимания было уделено Герти. В газете появились ее фотографии, интервью с ней, был приведен послужной список эстрадной звезды.

О Гасе Риковиче больше не упоминалось. Тут и там мелькали намеки на странное завещание, которое, судя по всему, оставил дядя Мэтт, но его содержание тогда еще не было предано огласке, а значит, не упоминалось и мое имя. Когда свет юпитеров, наконец, озарил и меня, история про дядюшку Мэтта уже была мертвее, чем он сам. На шестой день после убийства даже «Дейли-ньюс» больше не могла написать о нем ничего нового.

Когда я покинул библиотеку с распухшей от сведений записной книжкой, было пять часов – разгар ежевечернего самоистязания, именуемого часом пик.

Я был на Сорок третьей улице, к западу от Десятой авеню, и решил, что пуститься в путь на своих двоих будет разумнее, чем пытаться поймать такси или втиснуться в автобус на Девятой авеню. Вероятно, пешком я мог добраться до места назначения быстрее, чем на транспорте. Передвигаясь неспешным шагом, я покрыл расстояние за двадцать пять минут, причем никто ни разу не выстрелил в меня.