Другая жизнь

– Больно, – говорила она, и он капал ей на язык еще пару капель морфина. – Нет, – говорила она, и это не было ни ответом на вопрос, ни проявлением эмоций. – Черт, – неожиданно восклицала она. – О боже. – И сжимала простыню с такой силой, что на ней потом оставались складки. – Жарко. – А иногда: – Холодно.

Он клал ей в рот кусочки льда, включал на полную мощность вентилятор на потолке, натягивал или сбрасывал одеяло, словом, делал все, «чтобы ей было удобно».

Кэрол предложила увести детей на пляж, но Гэб убедил ее этого не делать. Он настаивал, что дать им возможность стать свидетелями ухода из жизни – неотъемлемая часть воспитательного процесса, а в данном случае только его начало. Это может помочь Хитер смириться со смертью отца и не бубнить постоянно глупую песню из телевизионной рекламы его несносного начальника, и не пытаться заглушить боль огромным количеством шоколада, поглощаемого на завтрак. Это, возможно, научит Флику воздерживаться от бесцеремонных умозаключений по поводу собственной смерти, а что касается Зака – Глинис просто его мать. Таким образом, дети стали участниками происходящего, они поочередно меняли прохладные тряпочки на голове, обмахивали журналами и поправляли подушки.

После очередной дозы морфина наступило временное затишье, Глинис задремала, что было просто необходимо ее истерзанному организму после двух дней и ночей, проведенных без сна. Для них самих это было слишком долгое, изматывающее дежурство. Слишком длинное для того, чтобы и дальше находить в себе силы для выражения скорби и сочувствия. Когда Кэрол принялась ругать детей за смешки, он остановил ее, сказав, что все в порядке; это даже хорошо, что они способны смеяться. По правде говоря, они стойко вынесли причитавшийся им эпизод из полной картины о смерти. Шеп, Кэрол и его отец в первый вечер выпили бутылку бурбона, затем постоянно держали наготове то каберне, то пиво «Килиманджаро», то шампанское. С кухни Фунду им доставляли несколько раз в день огромные блюда – горы манго, ананасов, папайи; лобстеров, приготовленных на гриле, королевские креветки «карри» и вареную маниоку; шоколадные роллы, эклеры с кремом, кокосовые торты. Когда жара становилась нестерпимой, он разрешал детям отправиться на пляж или поплавать вместе с Фликой в бассейне. Ему было приятно видеть, как они приносят с пляжа необычные ракушки и раскладывают их вокруг кровати, словно подношения.

Его личным подношением была сама Глинис. На закате второго дня он зажег в спальне дюжину свечей и достал сделанные женой столовые приборы, которые привез с собой. Он разложил свое богатство на полках, подперев салатную пару ракушками, принесенными Хитер, так, чтобы стеклянные вставки переливались в свете пламени. Серебряные палочки он украсил кораллами, купленными в магазине, и они преобразились настолько, что вполне могли бы храниться под замком в музее Купер-Хьюит. Он также составил пару из ведерка для шампанского и ее щипчиков для льда, едва сдержавшись, чтобы не охладить еще одну бутылку; заботливо повернул щипчики так, чтобы вставки из меди и титана были видны с кровати. Он наклонил лопаточку для рыбы, чтобы языки пламени отражались в гладкой поверхности и разлетались огненными брызгами по всей комнате, как всплеск воды от нырнувшей стаи рыб, за которыми они с таким удовольствием наблюдали с пирса Фунду.

Шеп убедил Глинис, что, несмотря на то что все ее работы многими не были оценены по достоинству, он очень дорожил ими и желал, чтобы их было больше. Она предусмотрительно заранее увековечила себя в материале куда более надежном и долговечном, чем человеческое тело. Эти столовые приборы будут жить из поколения в поколение.

Желтоватый отблеск свечей окрасил мягкие складки москитной сетки, превратив ее в легкое газовое покрывало. Убаюкивающий шорох морских волн доносился с берега. Цикады вторили свою неизменную мелодию в такт вращающимся лопастям вентилятора. Оглядев комнату, Шеп подумал: «Я сделал все, что мог». Несомненно, Фунду можно рекламировать на всех сайтах как лучшее место для ухода в мир иной.

Однако впереди была еще вся ночь, вторая ночь без сна. Кэрол и отец попросили его разрешить им взять Глинис за руку, когда начиналась агония, но он боялся пропустить самый важный момент, поэтому дал им всего несколько минут.

Приблизительно в 2:00 Глинис прошептала слабым, пьяным голосом:

– Я больше не могу это терпеть. Я не могу…

– Тебе не надо больше терпеть, Гну, – сказал он, поворачивая к себе ее голову, чтобы капнуть на язык еще немного морфина.