Другая жизнь

Ах, как ясно из цитат, я действительно была предметом его любви. Но в конце этой истории, когда они ссорятся, вы видите, каковы шансы у этой любви. Даже когда вы узнаёте, что он возвращается к ней и они воссоединяются, жизнь у них становится необыкновенно трудной. Вы знаете это наверняка. Потому что он постоянно колеблется, испытывая двойственные чувства по отношению к христианке. А я как раз христианка.

Но вы говорите о том, каков «Христианский мир», а не о том, что представляет собой Натан. Это никогда не было предметом разногласий между вами?

У нас не бывало разногласий, потому что мы никогда не жили вместе. У нас была романтическая связь. Никогда в жизни у меня еще не было столь романтического приключения! Ничто не стояло между нами, кроме его операции. Мы встречались с ним, будто во временном вакууме, мы были несвободны из-за моего страха, что нас кто-нибудь обнаружит, — это было похоже на любовную историю в романе девятнадцатого века. У меня было ощущение, что все это — фикция от начала и до конца. Я даже могла поверить в то, что я все это придумала. И не потому, что теперь все в прошлом, — точно такие же чувства я испытывала, когда это было животрепещущим настоящим. Я не знаю, какова была бы наша жизнь, если бы мы могли жить вместе. Я не ощущала неистовых страстей: из-за таблеток, которые он принимал, у него не было даже шанса на старомодный, добропорядочный сексуальный всплеск. Я видела в нем только нежность. Это сделали с ним таблетки: он стал необычайно нежным. Вот что было тем, чего он в глубине души своей не мог вынести. Ему нужен был сексуальный взрыв, чтобы все вернулось на свои места.

Но его воображаемая жизнь могла существовать отдельно от вашей реальной жизни. Ваша сестра всегда оставалась бы вашей сестрой, а не кем-то воображаемым.

Видите ли, я никогда раньше не жила с писателем. При первом прочтении я воспринимала все почти буквально — так, как это мог бы воспринять плохой критик; я воспринимала это так, как мог бы это сделать журнал «Пипл». Кроме всего прочего, он использовал наши имена, он описывал людей, которые были легко узнаваемы, и в то же время они оказывались совершенно другими. Думаю, позднее он мог бы поменять имена в своем романе. Я даже уверена, что он изменил бы все имена. Конечно, если имя идеально подходило для его персонажа, он мог бы и не менять его. Я, конечно же, видела, как привлекает его поклонение святой Деве Марии; в тех обстоятельствах, которые он изобрел, Мария для него — идеальное имя. А если это идеальное имя, он мог бы и не менять его. Но я совершенно уверена, что он изменил бы имя Сары.

А как же с его собственным именем? Стал бы он менять его?

В этом я не уверена. Быть может, только в одном из более поздних вариантов. Но если бы он хотел оставить свое имя, он использовал бы его. Я не писатель, поэтому я не знаю, насколько далеко люди могут зайти для достижения желаемого эффекта.

Нет вы — писатель.

Я отношу себя к лиге мелких сочинителей, которые никогда не идут на риск. Но для него творчество было всем. Ну так вот, я прочитала этот рассказ, или главу, или фрагмент — не знаю, как назвать поточнее, — я прочитала этот набросок и после не знала, что делать. Всю свою жизнь я презирала леди Байрон[113] и леди Бёртон[114] — всех тех дамочек, которые уничтожили все записки, все письма, все эротические зарисовки своих мужей. Это всегда казалось мне самым ужасным преступлением, потому что теперь мы никогда не узнаем, о чем говорилось в письмах Байрона. Я нарочно и совершенно осознанно подумала о том, как поступили эти женщины, и решила вот что: «Сейчас, как мне кажется, я сделаю с его бумагами то же самое, что сделали они в свое время, — именно то, что я презирала всю свою жизнь».

Но вы же этого не сделали!