Дрожь в основании ада

Голос рядового Антана Русейла был таким же горьким, как ледяной ветер, когда он увидел темноволосую девочку, уверенно бредущую к аккуратной линии столбов. Внешние слои тряпок, обернутых вокруг нее, развевались на том же ветру, и хотя он не мог видеть этого со своего места на дорожке для охраны, которая окружала закрытую вершину башни, он знал, что ткань, обернутая вокруг ее лица, была покрыта льдом там, где замерзло ее дыхание. Это было совсем не похоже на его собственную теплую шинель, перчатки на подкладке с начесом и толстый вязаный шарф, который прислала ему мать. Она была маленьким, худым ребенком, как и все остальные в лагере Чихиро — она не могла весить намного больше сорока фунтов, максимум пятидесяти, — и ведро, которое она тащила с собой, было всего вдвое меньше ее собственного роста. Одному богу известно, где она его раздобыла. Оно было похоже на одно из помойных ведер, используемых заключенными, назначенными для уборки и обслуживания казарм охранников.

— Что, во имя Лэнгхорна, она думает, что делает? — зарычал рядом с ним рядовой Стадмейр.

— Откуда, во имя Бедар, я должен знать? — выпалил в ответ Русейл. Его глаза были мрачными, когда он смотрел на девочку сверху вниз, видя решимость в этих тонких плечах. — Что бы она ни делала, она не останавливается.

— О, черт.

Русейл знал, что было время, когда Стадмейр чувствовал бы себя совсем по-другому. Время, когда пыл и страстная вера другого рядового — та же страсть, которая побудила его добровольно приступить к своим нынешним обязанностям, — безмолвно подталкивали бы девочку вперед. Когда старое клише о том, что гниды порождают вшей, было бы единственным оправданием, в котором он нуждался. На самом деле, он сказал то же самое, когда вернулся из Сэркина.

С другой стороны, это было до того, как сержанту Матьюсу и сержанту Лиаму перерезали горло в их собственных казармах, и ни одна душа ничего не видела и не слышала. Энтузиазм Стадмейра по поводу уничтожения еретиков, казалось, с тех пор немного остыл. Было много других охранников и много инквизиторов, чей пыл, однако, не остыл. Которые с радостью приняли бы на себя обязанность вот-вот встать на место Стадмейра. Когда-то давно одного из них, возможно, даже звали Антан Русейл, но его пыл остыл еще до очищения Сэркина. Сокрушать ересь, сражаться с отродьем Шан-вей за душу собственной Церкви Бога, отдавать все, что у него было, чтобы служить архангелам — это было одно. То, что происходило здесь, в лагере Чихиро, было чем-то совершенно другим, и он обнаружил, что его душе не хватает железа, чтобы принять это что-то еще.

Но это не изменило распорядка дня, и Русейл почувствовал себя виноватым и несказанно благодарным за то, что на этот день дежурным стрелком их башни был назначен Стадмейр. Конечно, если Стадмейр облажается, долгом Русейла будет прикончить девочку. Он молился, чтобы этого не случилось, но даже когда он молился, он пообещал себе и архангелам, что если это произойдет, он сделает это так быстро и чисто, как только сможет.

Стадмейр проверил, заряжена ли его винтовка, затем положил ее на перила высотой по грудь, специально предназначенные для того, чтобы дать охранникам возможность спокойно стрелять, и взвел курок. Приказы были достаточно ясны. Не должно было быть никаких выкрикиваемых угроз, никаких приказов возвращаться тем путем, которым пришел заключенный. Линия смерти была именно тем, что провозглашало ее название, и если кто-то нарушал ее, последствия должны были обрушиться на него без предупреждения, без попыток вернуть его назад в качестве полезного урока для его товарищей. Итак, рядовой устроился за винтовкой, его прицел следил за маленькой девочкой, которая уверенно, непоколебимо шла к месту встречи с его пулей.

Еще три шага, подумал Русейл, его лицо было каменным, а сердце — железным. Еще три шага и…

— Какого хрена ты, по-твоему, делаешь, Стадмейр?!

Оба рядовых подскочили так резко, что Стадмейр чуть не выстрелил. Затем они развернулись, когда капрал Шейн Фабиэн выбежал из теплого караульного помещения позади них. Его смуглое лицо было подобно грозовой туче, а глаза пригвоздили Стадмейра, как пара арбалетных стрел.

— Я задал тебе вопрос! — рявкнул он.

— Н-но… но… — запинаясь, начал Стадмейр, затем остановился, умоляюще глядя на Русейла уголком глаза.

— Один из заключенных вот-вот перейдет линию поражения, корп, — сказал Русейл. На самом деле, — отметил он, не отводя взгляда от Фабиэна, — она уже это сделала.

— И что? — потребовал Фабиэн.

— Постоянно действующий приказ. — Гнев и отвращение Русейла к тем же приказам сделали его ответ резким, почти прерывистым, и челюсть Фабиэна сжалась.

Капрал упер руки в перчатках в бока и переводил взгляд с одного рядового на другого.

— Это ребенок. — Его голос был ровным. — Это не тот, кто пытается форсировать события. Это не попытка побега. Даже не кто-то достаточно взрослый, чтобы знать, какого черта он делает. Это чертов ребенок.