Дрянь

Кряжистый мужчина неопределенного возраста в мятой шляпе неопределенного цвета стоял, крепко упершись обоими локтями в стол. Перед ним на бумажке возвышалась горка подсоленных сушек, с ними соседствовали две полные кружки, и еще одну, почти пустую, он держал в правой руке. В левой он держал сушку и, когда мы подошли, как раз отправил ее в рот. На нас он не прореагировал никак, даже головы не повернул, что показалось мне странным.

— Ну, я пошел, что ли? — бодренько повернулся к выходу Парапетов.

— Погоди, — придержал я его за рукав и обратился к Шляпе: — Петр Сергеевич, здравствуйте, моя фамилия Северин, я участковый инспектор…

Мне показалось, что слова мои падают, как в вату, совершенно не достигая ушей собеседника. Все так же глядя мимо меня, он отправил в рот следующую сушку, сделал большой глоток, и его челюсти заработали с бесстрастностью мельничных жерновов.

— Петр Сергеевич, — сказал я громче, протянул руку и потряс его за плечо. На мою форму косились с соседних столиков. — Вы меня слышите?

Он медленно повернул ко мне лицо, и я увидел совершенно стеклянные, как у чучела в зоологическом музее, глаза. Петр Сергеевич был мертвецки пьян. Хорошенького я себе нашел свидетеля!

И все-таки он так крепко стоял на ногах, что я решил сделать еще одну попытку пробиться.

— Вы помните, как в воскресенье выпивали с Виктором Байдаковым? У него кот погиб. Помните? — И я громко отчеканил: — Бай-да-ков!

— Помню, — неожиданно ясно сообщил Петр Сергеевич и после этого погрузился в полную нирвану. Я тряс его за плечо, даже пытался отнять кружку, но все напрасно.

И вдруг робко подал голос Парапетов:

— Эт', что ль, когда они с хромым и Пузырем гужевались?

Я повернулся к нему и кивнул с надеждой.

— Эт' я помню, эт' умора была! Витечка сильно был датый, ну, в полном недоумении! Коньячок, красненькое, да еще пивком отлакировали! Часам к двум уже отпевать можно было!

— А куда потом Байдаков делся, не видел? — спросил я.

— Да никуда он не делся, куда ему было деваться? — вполне искренне подивился Парапетов. — Он ить не то что стоять — сидеть не мог. Дотащили его до лавочки, а он набок, набок. С лавочки его и забрали.

— Кто? — спросил я, как мне хотелось верить, ровным голосом.

— Друганы его поди. Кому он еще-то нужен?

— А как они выглядели, друганы?

— Ну… — Парапетов глубоко задумался, наморщив лоб. — Как? Обыкновенно. Один здоровый такой бугай, а другой маленький. — Он еще поразмыслил немного и добавил: — Маленький и лысый.

— Что значит «лысый»? — насел я на него, — Большая лысина, маленькая?

— Совсем лысый, — уверенно ответил Парапетов. — Как колено.

Новых подробностей я от него добиться не смог. Взглянул с досадой на Петра Сергеевича, который с незамутненным взором отправлял в рот очередную сушку, и спросил Парапетова без особой надежды на успех:

— А куда они его забрали?

Он подумал, почесал плохо выбритую щеку и сообщил:

— Я так думаю, на бегунки.

— Почему ты так думаешь? — поразился я.

— А лысый ему говорил: поехали, говорит, на бегунки, продышишься там. Вот я и думаю — туда поехали.

— Они что, в машину его посадили?

— Не, просто взяли под руки и повели. А там, может, и в машину…

Выбравшись наружу из прокисшей насквозь олимпийской пивной, я с наслаждением глотнул свежего воздуха. Итак, какие у нас результаты?

Маленький лысый человек с помощью здорового бугая увез куда-то Байдакова за несколько часов до убийства Черкизова.

Маленького лысого человека уже с двумя здоровыми бугаями я встретил в подъезде убитого Шкута. Насколько бугаи здоровые, моя черепушка узнала через полчаса после этого.

Похоже, сдвинулось. Я мысленно поплевал три раза через левое плечо.

14

— Не помню, — Байдаков сидел, обхватив голову руками, словно снова переживал то понедельнишное похмелье. — Ничего не помню.

Облупленные стены комнаты для свиданий наводили тоску. Ничего, кроме глухой тоски, не было и в Витькиных глазах, когда он глядел мимо меня сквозь пыльное зарешеченное окно. Степанида дала разрешение на встречу неожиданно легко. Наверное, считала Байдакова отработанным материалом, «делом», в котором поставлена точка. Похоже, она была права: передо мной был прогоревший до сердцевины шлак, пустая порода, предназначенная в отвал. За то время, что мы не виделись, Витька смирился со своей судьбой.

— Что значит «не помню»? — спросил я, отбросив увещевательный тон, не скрывая больше раздражения. — Меня не интересует, как ты нажрался до беспамятства, меня интересует, есть ли у тебя такой приятель: маленького роста, абсолютно лысый?