Читаем Дремучие двери. Том I полностью

Денис кажется ей бесконечно чужим, как марсианин. И он, и Хан, и все вокруг… У неё иная кровь, иное горючее, может, бензин, или мазут, а может, наоборот — у неё мазут, а у них бензин, не в этом дело… Факт тот, что между ней и окружающими возникает какая-то невидимо-прозрачная, но твёрдая, как алмаз, преграда, за которой она плывёт, как в батисфере, сама по себе, хотя всё прекрасно видит и слышит. И то ли мир защищён от неё, то ли она от мира и Дениса со своей бесконечной виной перед ним, которая привязывает её к нему, как пуповина.

И пока она беспомощно болтается в этой батисфере на этой пуповине и молчит, молчит, Денис включает зажигание, и «Москвич» срывается с места.

— Ты куда?

— В Москву.

— Выпусти меня!

— И не подумаю. Похищение Европы. Слушай, не валяй дурака, мы разобьемся. Три трупа на одной картине — явный перебор.

Ну и шуточки у него! «Москвич» увеличивает скорость.

— Остановись, нам надо поговорить.

— Это я уже слышал. Дома поговорим… Ну ладно, давай сейчас, я весь внимание.

Он и не собирается останавливаться. Конькобежец с плаката идёт на рекорд, губы стиснуты, глаза смотрят только вперёд. Уступи дорожку! Скорость под восемьдесят, они уже на шоссе. И тогда Яна начинает говорить. Она говорит, что всё кончено, что она его предала, и даже если б он её простил, она сама себе не простит никогда, поэтому им надо расстаться. Она сама себе вынесла этот приговор, который окончательный и обжалованию не подлежит.

Денис, наконец, останавливает машину, пытается применить кое-какие недозволенные приёмы. Яна не очень-то сопротивляется, она растерзана и почти раздета, но действительно ничего не чувствует в своей капсуле, и тогда он, наконец, оставляет её, смотрит недоумённо, почти испуганно. Эта боязнь и нежелание её потерять, делающие его в этот момент принадлежащим ей, её, как и в былые времена редкой внутренней близости, ненасытная жажда безраздельного им обладания лишь укрепляют решение. Она мстит себе, ничего не чувствующей, бесконечно виноватой и омерзительной, чтобы было ещё больнее, чтоб хоть как-то очиститься через эту добровольную казнь, хоть как-то искупить…

Это какая-то мазохистская попытка вновь самоутвердиться в собственных глазах после пережитого унижения. Иногда, наверное, в таком состоянии шли в юродивые. Но это она поймёт потом. А тогда, много лет назад, он не желал терять её, а она не желала терять себя. Оба были молоды, эгоистичны, и каждый занят лишь собой. Оба были непроницаемы, ибо батисфера — Денисова суть, привычное состояние, он в ней родился, как в рубашке. Они не мирились, а сражались каждый за себя, кто победит. Война батисфер. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Яна извлекает приговор из тайника. Стопка сложенных вчетверо машинописных страниц.

— Что это?

— Прочти. Читай.

Он суёт листки за пазуху, снова включает зажигание.

— Сейчас читай, или я никуда не поеду.

— В темноте?

В салоне действительно уже темновато.

— Тогда вернёмся. Денис, я не предупредила маму!

— Она в курсе, я у вас был. И бензин на нуле. До заправки бы дотянуть…

— Я к тебе не поеду.

— Ладно, в гостях почитаем — хочешь в гости? Здрасьте, мы к вам читать приехали. А может, в «Савой» махнём? Столик у фонтана закажем, там светло, читай хоть «Войну и мир». Заодно и аванс пропьём, а, Иоанна Аркадьевна? — он передразнивает её мрачную физиономию. — Да, мать, форма у нас, прямо скажем, не парадная, придётся до рассвета сидеть в машине. Прочтём с первым лучом… Слушай, тебе не надоело? Сама кругом виновата — предала, продала, что там ещё? Вот и пожалей. Я — жертва, мне молоко полагается за вредность.

Ему всё же удаётся её заболтать и увезти. В конце концов, это уже не имеет никакого значения, — обречённо думает она и лезет в ванну под блаженно-согревающие струи душа, упиваясь мыслью, что и душ этот, и розово-чёрный кафель, и похожая на взбитые сливки душистая пена, и махровый Денисов халат, в который она всегда заворачивалась, и сам Денис, читающий «приговор» у себя в комнате, и обожающая её Денисова бабуля, готовящая им что-то на кухне — всё это в последний раз. И так ей и надо.

Наконец, Денис появляется на кухне. Яна уже вся извелась. Он весело чмокает бабулю в щёку. Та деликатно удаляется, шаркая шлёпанцами. Денис садится и начинает уплетать за обе щеки. О, Господи!

— Молодец, мать, — наконец, произносит он с набитым ртом, — с этим можно прямо на «Мосфильм». Я на полном серьёзе — стопроцентная нетленка.

Господи, когда же ему надоест паясничать? Если б он её прогнал с позором, даже ударил, было бы куда легче. В мечтах она видит себя бегущей по улице, вниз по эскалатору метро… «Осторожно, двери закрываются, следующая станция — «Комсомольская», а там до электрички рукой подать, и прочь, прочь отсюда, навсегда, к спасительной двери с двумя ромбами, где живут её джинны, о которыми она будет вместе плакать и зализывать раны.

Денис, покончив с болгарскими голубцами из банки, принимается за торт с чаем и пытается запихнуть ей в рот кусок голубца.

— Всё, я ухожу.

Перейти на страницу:

Похожие книги