Драмы больше нет

– Да, нечего. Святых там нет. А твоя вина лишь в том… – Федотов выдержал паузу, будто с мыслями собирался, что было попросту немыслимо. Ведь у Федотова всегда в запасе была куча вариантов развития событий, подготовленные речи и аргументы, а тут он замолчал. – Твоей вины, вообще, никакой нет. Это всё я.

– И ты предлагаешь мне сказать это Альбине? Или бабушке? Всем?

– Я сам всё скажу. Но ты должна быть там. Пожалуйста, Насть. Вернись в Москву. Ты мне нужна.

Я закрыла глаза. Потом спросила:

– Скажи мне, как всё это могло случиться? Ты же обещал, Рома, ты же мне говорил… что всё контролируешь.

– Я знаю. Я виноват.

– Мне не легче от этого. Не легче от твоего признания!

– Я пришлю за тобой машину. Хочешь, тоже приеду?

– Не знаю, – проговорила я потерянно. – Делай, что хочешь.

Все знакомые вокруг смотрели на меня с нескрываемым удивлением и непониманием. Непониманием от того, что не знали, как себя со мной вести. Что говорить, как на меня смотреть, и, вообще, стоит ли смотреть. Мне почему-то казалось, что все раздумывают именно над этим – общаться со мной или нет. Я шла по торговому центру к своему офису, и знакомые, с которыми я ещё вчера запросто болтала за утренним кофе, оборачивались мне вслед, я физически ощущала чужое болезненное любопытство и удивление. Пришлось обратиться к жизненному опыту моей разлюбезной бабушки: задрать нос повыше, расправить плечи и гордо шествовать мимо всех любопытных взглядов. И, наверное, в свой офис я зашла с таким серьёзным и решительным выражением лица, что мои собственные сотрудники сочли за благо не задавать вопросов. Вообще, никаких, кроме рабочих. Хотя, я знала, что Регине ужас, как интересно.

Федотов приехал за мной лично, тем же вечером. До того момента, как я увидела его, выходящим из машины, я думала, что мне всё равно. Приедет он или нет, а когда увидела его… поняла, что не рада. Поняла, что времени обдумать ситуацию, мне не хватило. Ромка, конечно, по своему обыкновению, станет говорить мне, как действовать и что думать. Успокаивать, настраивать, а временами это бывало откровенно лишним. Бывали ситуации, когда мне необходимо было вынести собственное суждение, хотя бы ради того, чтобы успокоиться. А Ромка давил опытом и авторитетом. Хотя, надо сказать, в данной ситуации он тоже растерялся. Настолько, что до сих пор, спустя двое суток после телевизионного эфира, не предпринял никаких мер. Судя по всему, не знал, что делать. И поэтому говорил больше о моём внутреннем состоянии, чем о том, как мне следует себя вести. оммРома А я сидела молча, и просто-напросто боялась спросить его о том, что ждет меня в доме отца. Ромка ведь наверняка был осведомлен о настроениях внутри семьи. А я молчала, не спрашивала. Боялась, что если узнаю что-то настораживающее, а так, судя по всему, и будет, я просто попрошу остановить машину, и выйду прямо на обочине федеральной трассы. Если понадобится, пешком обратно пойду, лишь бы не участвовать в том, что мне предстоит.

В какой-то момент Федотов взял меня, молчавшую, за руку, а я с удивлением взглянула на наши с ним руки. А Ромка ещё и сжал мою ладонь, вроде как в знак поддержки. И сказал:

– Всё будет хорошо.

Хорошо ничего не было, и быть не могло. Когда мы подъехали к дому отца, я едва заставила себя выйти из машины. Сердце колотилось в груди, и уши горели огнем. И я раз за разом задавала себе вопрос: для чего я сюда приехала? Что я собираюсь исправлять? Если исправить ничего невозможно…

– Ты же не собираешься прятаться от них всю жизнь, – сказал Федотов, будто подслушав мои мысли.

– Может, как раз это я и собиралась сделать, – строптиво и взволнованно проговорила я.

– Глупости, – отозвался он. – Ты бы не смогла.

Входная дверь неожиданно открылась, и на крыльцо вышел отец. Вышел и остановился, смотрел на нас. Или на меня. Или на Федотова. Или на нас с ним вместе. Кстати, бравым героем, каким представал перед всеми обычно, сегодня он не выглядел. Небритый и мрачный. А ещё я для себя отметила, что стоял он, ссутулившись. Будто на его плечах непосильная ноша.

«Странно», отметило моё сознание. «Пока никто не знал про ещё одну „любовь“ отца, ношей ему это не казалось. А тут враз погрустнел».

Я направилась к отцу, очень осторожно, шаг за шагом. Боялась даже предполагать, что он мне скажет. А он смотрел на меня, и молчал. Потом, правда, спросил:

– Как дела?

Признаться, мне стало немного легче от того, что он первым со мной заговорил. Я не стала скрывать и ответила:

– Думаю, что не лучше, чем у тебя.

Губы Родиона тронула едва заметная, кривоватая усмешка.

– Да уж…

Я остановилась рядом с ним, присмотрелась внимательно. Спросила:

– Ты спал?

Он пожал плечами.

– Черт знает. Может, и спал. Всё уже в голове смешалось.

Я с опаской глянула на распахнутую в дом дверь. Поинтересовалась:

– Кто дома?

– Все. Тебя ждут.

У меня вырвался вздох. Я оглянулась на Ромку, сделала это совершенно автоматически, а когда взглянула снова на отца, поняла, что он внимательно за мной наблюдает. И меня тут же от неловкости бросило в жар, я поспешила отвести глаза в сторону.