Дракон, играющий в прятки

Мельчайшей частицы самодовольства и той надо стыдиться; можете себе представить, какой была теперь Агнес! Поначалу всё шло незаметно, тихо, но Мудрая Женщина заглянула в их домик и увидела, что девочка сидит одна и улыбается так самодовольно, что она бы удивилась, если бы ещё могла удивляться. Сквозь эту улыбку она увидела зло; ведь некоторые улыбки — словно пятна на яблоке, свидетельствующие о том, что внутри завелись черви. Червь бедной девочки был полным её подобием — глупым, капризным, самодовольным; и Мудрой Женщине стало совсем грустно.

Дурочкой Агнес не была, тогда бы Мудрая Женщина её пожалела. Она была очень способной и, смирись она хоть однажды, ей удалось бы много делать, мало того — начать то возрастание, которому нет конца. А так, не смирившись, она могла стать только массой бесформенных комков, слепленных без склада и лада. Нынешнее тело выросло бы красивым с виду, но другое тело, невидимое — то, что выйдет на свет после смерти, — искорежилось бы, словно куст, который сотни лет уродуют и бьют солёные морские ветры.

Время шло, болезнь усугублялась, постепенно пожирая всё хорошее, что было в Агнес, — нет недостатка, который не приводил бы с собой братьев и сестёр. Сперва она думала, что всех умнее; потом решила, что сужденья её безошибочны, а всякое желание — закон, и стала такой упрямой, что родители не смели ни в чём ей перечить, зная, что она всё равно не уступит. Но некоторые победы намного хуже поражений. Много ли чести одолеть ангела, который по кротости своей не действует во всю силу, и гордо ускакать верхом на бесе?

Пока Агнес не трогали, с ней было сравнительно легко. Она играла сама с собой в садике, где росли скромные и стойкие цветочки, или на вересковом лугу, где трудились пчёлы, а иногда бродила где-то в горах с утра и до ночи. Родители не решались её укорять.

Сердиться она не сердилась и принцессу Розамунду сочла бы просто ужасной, если б увидела её в ярости.

«Какая плохая, какая уродина!» — подумала бы она, но сама была ровно такой же, на взгляд Мудрой Женщины, которая не только видела её лицо, но и читала по нему. Что лучше — мерзкая гримаса гнева или глупая гримаса самодовольства? Я бы сказал, что принцесса — хуже пастушки, если бы пастушка не была точно такой же, как принцесса.

Мудрая Женщина, повторю, следила за Агнес. Она понимала, что пора действовать, иначе несчастная девочка станет одной из тех, кто поклоняется себе, ползает перед своею тенью, пока не останется на четвереньках, а лицо не вытянется в звериную морду. В самом лучшем случае они превращаются в противных ящериц, которые считают себя самыми лучшими, самыми умными, самыми красивыми, словом — сердцем мирозданья, и тщетно ищут свою тень, невыносимо страдая, — ведь тени у них нет, они слишком близко к земле. Что с ними становится, никто не знает.

И вот Мудрая Женщина переоделась в рубище, подошла к пастушьей хижине и попросила воды. Жене пастуха она понравилась, и та вынесла ей молока, а женщина его приняла, потому что принимала всякое доброе даяние.

Агнес не была жадной, но самодовольство порождает любые пороки. Утром мать дала ей чуть меньше молока, чтобы оставить на обед, для каши. Она не обиделась, но теперь, увидев, что его отдали попрошайке, злобно нахмурилась (хотя можно попросить воды и не будучи попрошайкой!). Мудрая Женщина это заметила — она зорко следила за девочкой — и понесла молоко ей в уголок. Агнес взглянула на него, чуть не отказалась, но решила показать своё право и приняла чашку.

Мудрая Женщина подождала, пока она всё выпьет, и сказала:

— Могла бы дать мне, тебе ведь не хочется!

Агнес отвернулась и промолчала — скорее от злости, чем от стыда.

— А вы б ей не давали, если не хотели, чтоб она пила, — сказала мать, объединяясь с бесом против гостьи, да и против дочери. Глупые люди не всегда знают, на чьей они стороне.

Мудрая Женщина не ответила, но пристально посмотрела на неё, и мать заплакала, уткнувшись в фартук. Тогда гостья повернулась к дочери (которая так и сидела спиной к обеим женщинам) и внезапно накрыла её полой своего плаща. Когда мать подняла глаза, гостьи уже не было.

Конечно, ей в голову не пришло, что та унесла её дочку, ей просто стало стыдно за свои слова, и, подойдя к дверям, она окликнула гостью; но та не обернулась.

Когда Мудрая Женщина проходила мимо овечьего стада, пастух подумал, куда же это она идёт. Да и вообще в ней было что-то странное, так что он долго глядел ей вслед, пока она шла вверх, в гору.

Солнце уже садилось, и последние лучи обратили в розы и золото серую тучу на вершине. Пастух с удивлением увидел, что женщина вошла в эту тучу и в ней исчезла. Он и подумать не мог, что под её плащом — его дочь.