Дракон, играющий в прятки

Проснувшись, но не вставая, она разглядела за напольными часами что-то вроде двери. «Ага! — подумала она. — Вот как отсюда выйти!» Тут она вскочила, кинулась к стене и еды не нашла.

— Совести нет! — крикнула она. — Ты для неё трудись, а еды — ни крошки! Людоедиха старая! Да разве так обращаются с принцессами?

Бедное глупое создание, она думала, что работа действует и на другой день! Но этого не бывает, ведь мир бы тогда не устоял.

— Я так хорошо прибрала, — сетовала принцесса, — а меня не ко-о-ормят!

Ну и ладно, она им не раба! Обойдётся и без завтрака! Конечно, он бы появился, убери она этот мерзкий дом, но уж дудки! Во всяком случае, сперва посмотрим, что там, за часами.

Сунув туда руку, она нащупала ключ, повернула его, и дверь приоткрылась. С трудом пролезла она за часы, потом — в щёлку двери — и очень удивилась, обнаружив не луг, а мраморный пол освещённого сверху зала. Там были колонны, была и огромная картина… Откуда всё это взялось? Она ведь бегала вокруг домика, и ничего подобного не было. Принцесса забыла, как бегала раньше и вокруг стога, и вокруг кучки торфа — во всяком случае, так ей казалось тогда, при луне.

— Ага, — крикнула она, — вот он, обман-то! Это людоедский дворец, а она притворяется, что домик, чтобы заманивать хороших детей!

Если бы принцесса хоть чему-то могла научиться, она бы уже немало знала о дивном доме Мудрой Женщины. Но ей ещё не доводилось побывать в его заповедных недрах.

Казалось бы, к дворцам она привыкла, но всё же оробела, вступая в мраморный зал. Другой конец был едва виден, и, не решаясь туда глядеть, она стала рассматривать что поближе, особенно картины, их она любила. Одна из них особенно её привлекла, она возвращалась к ней, пока не встала перед ней.

Что же она там видела? Синее летнее небо, белые облачка, зелёный склон, по которому вниз, в долину, бегут весёлые ручьи. На склоне пасутся овцы, с ними пастух и две собаки. Чуть подальше, в воде, стоит босая девочка и строит мостик из шершавых камней. Ветер треплет ей волосы, щёки у неё раскраснелись. У её ног — ягнёнок, собака пытается лизнуть руку.

— Ох, если бы я была этой девочкой! — вслух сказала принцесса. — Везёт же некоторым! Если бы я ею была, никто б на меня не жаловался.

Не в силах оторваться от картины, она подумала в конце концов: «Нет, это не картина, это всё настоящее. Посмотрим, не подстроила ли чего старая людоедка!»

Подойдя к картине вплотную, она подняла ногу и ступила туда, за раму. Ветер коснулся её щеки.

— Я свободна! — вскричала она. — Я сво-бод-на-а-а! — Сзади хлопнула дверь. Она обернулась и увидела сплошную стену. Перед ней были склон и овцы; она побежала к ним.

Если меня спросят, как это могло случиться, я отвечу, что здесь сошлись вместе внутренняя сторона вещей — и внешняя, разум Мудрой Женщины — и капризы глупой девочки. Тому, кого мой ответ не устроит, я скажу, что Мудрая Женщина могла сотворить и не такие чудеса.

Глава седьмая ДЕВОЧКИ МЕНЯЮТСЯ МЕСТАМИ

А Мудрая Женщина, как всегда, была занята делом, то есть дочкой пастуха, которую звали Агнес.

Родители её были бедны и мало могли подарить ей. Принцесса презрительно ухмыльнулась бы, увидев, чем она играет, хотя вообще-то эти игрушки были ценнее, чем у неё, — пастух мастерил их сам, а не покупал за деньги. Кроме того, Агнес довольствовалась ими и не росла завистливой жадиной.

Ей никогда не надоедали деревянные мельнички, пастушьи посошки, ягнята или куколки из овечьей кости, которых мать одевала в самодельные платья, но играла она и с камешками, которых было много, и с цветами (их было мало), и с ручейками, которых было вдоволь, хотя играть можно было сперва с одним, потом — с другим. Играла она и с настоящими ягнятами, и с собакой, самым близким другом, лучше которого и быть не может; во всяком случае, так она думала, ей не с кем было сравнивать.

Не мечтала она и о тонких яствах, довольствуясь простой пищей; словом, по природе она не была особенно своевольной и строптивой. Обычно она слушалась родителей и верила тому, что они говорили. Но мало-помалу им удалось ее испортить, и вот каким способом: они так гордились ею, что повторяли её слова и восхваляли поступки, даже при ней. Они так любили её, так ею восхищались, что их умиляло, пленяло, смешило то, чего в другом ребёнке они бы и не заметили, а то и осудили. Когда дерзила их дочь, это казалось им очень умным или забавным. Самые обычные фразы они повторяли, как прекрасные стихи, а милая манера, присущая любому мало-мальски хорошему ребенку, представлялась им знаком бесподобного вкуса и разумного выбора. Иногда, спохватившись, они хвалили её тайком, чтобы она не загордилась, но шептали так громко, что слышно было каждое слово. Надо ли удивляться, что скоро, очень скоро она возомнила себя Не-Кем-Нибудь, то есть — стала важничать.