Дознаватель

Калитка оказалась открытая. Дверь в дом тоже.

Полина Львовна лежала на топчане. Дремала. Но по рукам вдоль тела я определил, что дремота — притворство. Ладони напряженные. И расположенные неудобным углом. Наверно, увидела меня в окно издали или услышала калитку и заняла позицию для встречи.

В комнате пахло духами «Красная Москва».

Здороваться не стал.

— Ну что, Полина Львовна, дорогая моя, приятно вам было по чужим карманам шнырять? Привычно или, как все воры говорят, в первый раз, случайно?

Полина раскрыла глаза и, как артистка, приподнялась.

Оперла о подушку пухлый локоть и произнесла голосом с зевотой:

— А, Михаил Иванович! У вас там пуговка на соплях держится. Как раз снимите, я пришью. Любочка ж другим занятая. А вы без догляда. Снимайте, снимайте. И подкладочка у вас распоролась. Я все сделаю.

С топчана протянула ко мне руку, ладошкой-ковшиком.

Я сдержался. И не таких обламывал.

— Сейчас же вставайте, гражданка Лаевская! Хватит дурить мне голову. Тут будете отвечать на вопросы или проследуем в отделение? Вопросов много. Ответите на каждый.

Лаевская спустила ноги, сунула ступни в фильдикосовых чулках в шлепанцы, несколько раз шаркнула, удобно уселась, расправила халат с драконами.

— Хорошо. Именно что на каждый вопрос я отвечу. Именно что на каждый. Хотите вы или нет. Отвечу. Особенно на вопрос про Лилию Воробейчик. И про то, кто ее убил. С этого вопросика начнем? Или сами выберете, с какого? У вас же, наверно, списочек длинный?

— Нету у меня списка. В голове держу. — Я сохранял спокойствие, и чтоб показать, насколько спокойный, вышел на кухню, зажег керогаз, поставил чайник.

Из комнаты Лаевская тихо сказала:

— В буфете халу возьмите. Свежая. С маком. Давайте несите, сильно кушать хочется.

Через секунду Лаевская сама зашла на кухню, достала булку-плетенку, слизнула мак с корочки.

— Терпеть сил нету. Мак люблю. А ножик вы в столе возьмите. Не стесняйтесь. Мы как родные стали. Я так считаю.

Я не пошевелился.

Она сама открыла ящик стола. И перебрала один за другим три ножа. Ножи были из дома Лилии Воробейчик. Три. А значит, по счету, среди них и тот, которым убили потерпевшую.

Лаевская смотрела на меня приветливо:

— Выбирайте, какой больше нравится. Между прочим, они все одинаковые. Но один с приветом. Вы ж знаете, от кого привет.

Я промолчал из последних нервов.

Вытащил ножи, пошел с ними в комнату.

Разложил на столе. Когда последний пристраивал — острием зацепил за вышивку на скатерти. Дернул — чуть не порвал.

Лаевская подскочила, стала ладошкой заглаживать узор:

— Что это вы так неосторожно! Эта скатерть — моя свадебная. Сама вышивала. Полтавская гладь. А вы раз — и один пшик от красоты оставите.

Скорей всего этот Полинин «пшик» меня и доконал.

— Знаю я ваши пшики! Вы своими пшиками мою жену до смерти довести хотели. Хотели? Отвечайте!

Лаевская молча резала булку. Резала и резала. Резала и резала. Кусок одним ножом. Кусок вторым. Кусок третьим. Я вырвал нож, как раз последний. Особенно начищенный и блестящий.

— Вот вы человек или кто? Что вы мне психическую атаку устраиваете постоянно? Думаете, я не понял, что этим ножом Лильку убили? Вы его начистили и нарочно мне показываете со всех концов. Но только вы этот нож не нашли в реке. Он у вас находился. И как он у вас оказался — для меня не вопрос. Вы даже нарочно перчатку свою разрезали. Но пожидились по-настоящему распахать — как бы на самом деле ржавый, из воды, нож произвел действие. Вы так подпороли, чтоб потом зашить удобней и незаметней. А нож у вас, потому что вы сами, лично гражданку Лилию Воробейчик зарезали.

Лаевская всплеснула руками так, что кожа от браслетки часов до локтя мелко затряслась:

— Ой! Сама? Лично? И зачем же я тогда с этим ножичком ношусь? Что ж я его не забросила без вести пропавшим? Что ж я его вам показываю, показываю, а вы ноль внимания?

— Ваши цели мне пока неизвестные. Понимаю главное — вы женщина коварная и доверия не заслуживаете. Вы устраиваете цирк на пустом месте, чтоб свернуть с себя ответственность и переложить ее на другого.

— На вас, правильно?

— Это вы сами мне сейчас прямо и сказали. Спасибо.

Лаевская взяла кусок халы, протянула мне.

— Угощайтесь. Сейчас чай принесу. И масличко. С базара. Раненько утречком сбегала, купила. Вас дожидаючись. Вам Светлана про нас со Штадлером рассказала, вы сюда и прибежали. Молодец. У меня сегодня клиенток не будет. Хоть поговорим спокойно.

От булки я отстранился, но Полина Львовна на это наплевала. Принесла заварной чайник, две чашки на блюдцах, варенье в вазочке. Расставляла долго: то в одну сторону сдвинет, то в другую.

Два ножа забрала, отнесла на кухню.

И оттуда мне прокричала, вроде нечаянно:

— А вы ножик в руке не держите. У вас кулак затек. Аж побелел. Вы ножик на стол положите. Не порвите только ничего.

И правда. Нож оставался у меня в кулаке. И кулак мой был белый-белый.

Лаевская еще несколько раз ходила взад-вперед: то сахар принесет, то графинчик с наливкой. То рюмки.

— Ну, садитесь, Михаил Иванович. В ногах же правды нету. Так что вы говорите? Этим ножом и убили Лилию Воробейчик?