Дознаватель

Хлопчики узнали мой голос и кинулись вперед. Гришка от восторга попытался размахнуться торбой, но выпустил ее из рук.

Я не двигался с места. Ноги приросли. Свело судорогой.

Гришка подобрал торбу к животу и закричал:

— Дядя Миша! Дядя Миша! Ура! Дед, дядя Миша приехал! Дядя Миша, а пистолет у тебя с собой? Дашь прицелиться?

С торбой он ко мне и подбежал и грязную эту и мокрую эту торбу свалил мне на сапоги. Ноги трохи отпустило. Жечь перестало. Но судорога не ушла.

Хлопцы карабкались на меня по старой привычке. Цеплялись за ремень, за портупею. Упирались босыми ступнями в край сапогов.

Напора я не выдержал. Осел в траву.

Гришка и Вовка горланили песню про Щорса.

Я сказал, как когда-то мой лучший товарищ Евсей Гутин:

— Ша.

Они замолчали.

Я осторожно скинул детей с себя и выпрямился на весь свой рост.

Довид стоял передо мной и поддерживал под локоть, как барышню, Зуселя.

Зусель был как с креста снятый.

Я спросил без строгости:

— Почему гражданин голый?

Вовка с готовностью дал объяснение:

— Мы одежу стирали. Нас Малка послала. — Хлопчик разворошил торбу и стал предъявлять по очереди скомканное тряпье: — От деда рубаха, от штаны, от Зуселя штаны, от кальсоны, от рубаха, от картуз, от отой… Дед, оце…

Довид наконец вставил слово:

— Талес, ингеле.[2]

Я с интересом посмотрел на мокрую кучу:

— Называется, постирали. Чем стирали?

— Мылом, — Довид ответил и тут же закричал: — Где мыло, дети? Я вас спрашиваю, где мыло? У кого мыло? Забыли? Смылили? Гришка, Вовка!

Мыло оставили на берегу. Хлопцы побежали обратно.

Довид как ни в чем не бывало спросил:

— Сам приехал или с Любой и Ёськой?

Я помотал головой:

— Сам. Мимо проезжал. Дай, думаю, заскочу, проведаю. Что ты Зуселя держишь, не упадет. Шел сам. И постоит сам.

Довид отпустил локоть Табачника.

Я персонально поздоровался:

— Здравствуйте, гражданин Табачник. Давно не виделись.

Он не ответил. Смотрел мне в глаза и не отвечал.

Довид заступился:

— Он не в себе. Не узнает никого. Тут такая история. Дома расскажу. Пошли. Дети сами прибегут. Мы огородами, от глаз подальше.

Довид собрал вещи в торбу, абы как запихал, закинул за спину. Я намекнул, что Зуселю, как человеку, неудобно идти голому, хоть и огородами. Несмотря на ответ Довида, что у него сил нету уговаривать Зуселя прикрыться, я лично снял тряпку с головы Довида, обвязал ее вокруг зада и переда Табачника.

Запах от Зуселя шел чистый, водяной.

Он огладил на себе тряпку и спокойно пошел вперед. Но я приказал Довиду идти во главе, чтоб прийти верной дорогой.

Дети явились в дом раньше нас. Малка их срочно кормила.

Когда мы зашли, она крикнула пацанам:

— Кыш!

Тех прямо ветром сдуло. Рассовали по карманам свои обкуски и побежали на двор.

Малка кинулась к Зуселю, загиркотала с ним, что-то выспрашивала. Он не отвечал, улыбался и держался рукой за тряпку, вроде угрожал, что сейчас скинет.

Малка увела его за занавеску и там продолжила воспитание уже на повышенном тоне.

Довид сел на табуретку за стол. Пригласил меня.

Я не торопился с едой. Хоть и был голодный. Если человек сидит, а над ним другой человек стоит и возвышается, тем более в форме, пользы больше.

Говорю:

— Рассказывай, на чем Зусель окончательно с глузду съехал. Без лишнего. Ну.

Довид вроде хотел встать, чтоб стоя докладывать, но я его легонько припечатал к табуретке. Он смотрел на меня снизу вверх и говорил.

А рассказ такой.

Несколько дней назад приехала Евка в обнимку с Зуселем. Приволокла его фактически без сознания. Под руки — под ноги. Он бродил по Лисковице в неописуемом состоянии. Весь в земле, грязный, лицо черное от грязи, ногти на руках обломанные до основания. Кто-то из знакомых лисковицких евреев взял его к себе в хату и обмыл.

Сообщили Евке по еврейской связи. Евка Зуселя за шиворот — и в Остер. При этом сказала, чтоб Довид за Табачником смотрел, как за дитем, и никому его не отдавал, ни в больницу, никуда.

— Тяжело с таким. Надо его в больницу. Могу устроить. Где Бэлка. Туда и Зуселя пристроим. И кормежка, и уход. А у тебя ж, Довид, дети. Они на больного насмотрятся и сами могут того. Тем более что мать уже. И так далее.

Довид затопал ногами. Сидел и топал. Видно, встать сил не осталось.

— Нет! Евка сказала, чтоб никому не отдавать. А про Бэлку ты вспомнил, так я тебе тогда скажу, что я про мою дочку все знаю. И про врача твоего тоже знаю, как он ее держит. Я его уже на чистую воду вывел. Сам вывел.

Тут Довид заткнулся. Понял, что началось лишнее. Но именно на лишнее всегда и рассчитывает следователь. И я за это лишнее ухватился.