Довженко

На учете этой организации состояло в Одессе огромное количество людей. Тут были безработные актеры, эстрадники, музыканты, жонглеры, эквилибристы, акробаты, «каучуковые женщины» и «женщины-змеи», «люди-антиподы» и «черные маски» из чемпионатов французской борьбы, шпагоглотатели и гипнотизеры. Да и те, кто никогда не был актером, но, штурмуя изо дня в день ворота кинофабрики, прорывался и» массовки в массовку, тоже становились на посредрабисовский учет.

Это была пестрая и шумная армия, столь многолюдная, что в пору было разбивать ее на дивизии, полки и батальоны. В ней были свои рядовые, сержанты и офицеры. И всех их постоянно одолевали беспощадные демоны гордыни и жестокой конкуренции.

Командовал же всей этой армией двадцатидвухлетний киевлянин Алексей Каплер, которого «вся Одесса», мгновенно и коротко узнав, стала именовать запросто — «Люсей».

Довженко знал Люсю Каплера по лефовским украинским журналам, где тот напечатал несколько рассказов и выступил с несколькими теоретическими статьями, решительно требовавшими немедленной революции в кино и на театре. Жизнь его давала такие же причудливые зигзаги, как и у многих его сверстников. Прежде чем очутиться во главе одесского Посредрабиса, А. Каплер успел быть не только литератором-лефовцем, но и эстрадным танцором и режиссером-ассистентом в театральных мастерских Леся Курбаса. Но ничто еще не предвещало, что через десять лет он окажется автором первых сценариев о Ленине. В канун съемок «Сумки дипкурьера» юный начальник Посредрабиса помогал Довженко выуживать из разноликой массы своих подопечных колоритный «типаж» для буйной матросской драки в портовом кабачке и для сцен в корабельных трюмах.

В дни, когда съемки уже начались, Одесса переживала одну из тех сенсаций, на какие так падок был этот веселый южный город.

На рейде бросил якорь турецкий крейсер.

Когда-то он назывался «Гебен», принадлежал германскому флоту. Чтобы ввести этот боевой корабль в Черное море в годы первой мировой войны, кайзер Вильгельм II «подарил» его своему союзнику, турецкому султану Мехмеду V вместе со всем экипажем и офицерами. В 1915 году «Гебен» и «Бреслау» (второй крейсер, «подаренный» султану Мехмеду) угрожал и Кавказу, и Крыму, и Одессе.

Теперь «Гебен» сменил имя и звался «Явуз». Он пришел с дружеским визитом и доставил на своем борту в Одессу турецкого министра иностранных дел Тевфика Рюшдюбена, прибывшего с личным посланием от Кемаля Ататюрка.

Вечером Одесса сверкала иллюминацией.

Разноцветные лампочки горели на фасаде Оперы и в листве осенних каштанов, обступивших памятник дюку де Ришелье.

Наутро высокий гость приехал на Французский бульвар, чтобы посетить кинофабрику. Директор повел его в павильон, где Довженко снимал сцену смерти дипкурьера.

Пока гость разглядывал технику, директор успел шепнуть Сашко с нескрываемым недоумением:

— Смотри ты — «Гебен»… Десять лет назад я против него мины ставил. А теперь, видишь, друзья…

Министр попросил режиссера продолжить работу.

Две виолончели и барабан давали режиссеру музыкальный ритм, какому хотел он подчинить эту сцену своего немого фильма.

Выгородка изображала угол комнаты путевого обходчика.

За подслеповатым окошком шел дождь, капли катились по стеклам; невидимые глазу рабочие лили и лили там воду из больших садовых леек. На широкой кровати перед окном умирал человек.

Это был старый конник, награжденный орденом Красного Знамени за подвиги, которые он совершил в боях гражданской войны. Довженко пригласил бывшего конника — не актера — на роль дипкурьера и стремился добиться того, чтобы вся его биография читалась на лице умирающего.

Сцена много раз репетировалась и несколько раз снималась. Но сделанное не удовлетворяло Довженко.

После этой сцены зритель должен был прочитать надпись на экране и поверить ей:

ОН ХОРОШО УМЕР, КАК МУЖЧИНА И БОЛЬШЕВИК.

Довженко чувствовал себя скованным в присутствии гостей. Но он повторил привычное «Начали!» — и ритм виолончелей и барабанов помог ему забыть обо всем, что было за пределами выгородки.

Осветители включили лампы на стояках.

Пронзительно-яркий свет.

Крепкий, коренастый человек, будочник, мягко подтолкнул к двери пожилую женщину, которая сейчас изображала его жену: женщине тут ни к чему оставаться…

Человек на кровати произнес какие-то слова и закрыл глаза.

Последний взгляд.

Довженко просил Козловского, чтобы тот размыто снял разводы на чужих обоях: последнее, что видит этот человек, расставаясь с жизнью. Сделал ли он? Так ли у него вышло?

Довженко заметил уборщицу у выгородки. Плача, она выбежала из павильона.

Кажется, на этот раз получилось.

Лампы, шипя, выключились.

Оборвалась музыка.

Довженко услышал фразу, произнесенную по-французски.

— Я почувствовал смерть. Кто это умирал?

Это сказал человек в цилиндре и в больших черепаховых очках. Обращаясь к Довженко, переводчик повторил фразу министра по-русски.

Довженко ответил:

— Большевик умирал. Дипломатический курьер.

Переводчик не затруднил себя точностью. Он сказал:

— Простите, это просто смерть советского агента за границей.

Министр кивнул головой.