Довженко

В мыслях своих и планах Сашко не собирался изменять жанру комедии. Придумано было много.

Начат был сценарий под названием «Потерянный Чаплин».

Чарли Чаплин оказывался на необитаемом острове. На этот раз комические трюки и положения должны были раскрыть серьезную, даже трагическую тему: самый человеколюбивый из людей остается в одиночестве.

Задуман был «Царь» — сатирическая комедия о Николае II с широким привлечением документального материала из старых хроник.

«Но обстоятельства сложились так, — писал потом Довженко в «Автобиографии», — что никакой комедии я так и не сделал. Опять получилась старая история: считался на одном факультете, а лекции слушал на другом. Отдельные комедийные места, разбросанные в моих картинах, всегда режиссировал с величайшим удовольствием. То, что делается у нас в советской кинематографии в области комедийного жанра, считаю неудачным и принципиально неверным. У нас комедийных персонажей почему-то лишают ума, а нужно делать совершенно обратное. Комедийный характер ничего общего с умственной неполноценностью не имеет».

Оказывается, Довженко считал себя прирожденным комедиографом. Он придумывал, не записывая, комедийные сюжеты до последних дней своей жизни. А «Ягодка любви» оказалась единственной комедией, которую он поставил.

Юрий Яновский никогда не скрывал, что герой его юношеского романа «Мастер корабля» — художник и кинорежиссер Сэв — написан портретно. Прототип этого портрета — Александр Довженко.

Первая беседа с Сэвом записана в романе так:

«— Провалили картинку, Сэв? — смеюсь я.

— Еще как провалил. С музыкой и барабанами, — хохочет мой друг, и эхо раскатывается по коридорам, как в лесу. — Зато теперь не провалю и не испугаюсь»[12].

Речь идет все о той же «Ягодке любви».

Директор оказался прав.

То, что было бы естественным и удовлетворительным для Макса Линдера, не простилось начинающему советскому режиссеру.

Картина даже не была выпущена на большие экраны.

Зрители смотрели ее, смеясь. А просмотрев, тут же о ней забывали.

Довженко чувствовал справедливость такого отношения. Он понимал правоту директора. И когда к нему подходили с сочувственно-утешительными словами, он только хохотал в ответ — именно так, как рассказывает Яновский. Впереди был «диплом», и добровольный студент сейчас его не боялся.

Но каким же должен быть этот «диплом»? Замыслов было множество. Но на этот раз давались они трудно. На бумагу сценарий никак не ложился.

Каждое утро Довженко по-прежнему приезжал на Французский бульвар.

У дома, где находилась дирекция фабрики, его встречали гипсовые львы с осклабленными мордами, сидевшие по сторонам лестницы. Львы были дружелюбны.

На фабрике всегда было шумно, людно, и уже все лица были знакомы Довженко и казались такими же дружелюбными, как львиные морды у входа.

Все это нравилось ему.

Нравилась здешняя атмосфера беззаботного веселья, не иссякающего никогда, хоть он уже знал, что большинство людей здесь работало много, нелегко и вовсе не беззаботно.

Нравилось обилие красивых лиц.

Нравилась теснота монтажных.

Нравился даже настойчивый запах дешевых леденцов, повсюду распространяемый ацетоном, при помощи которого склеивалась здесь пленка.

Нравилось близкое море.

И море хотелось ему снимать больше всего другого.

Чтобы было море, парусник, юнги на реях…

В греческой кофейне он уже рассказывал Яновскому отрывки ненаписанного сценария и непоставленной картины:

— Бьют склянки — начало дня. Солнце восходит, как флаг, и флаг поднимается на мачту, как солнце…

Там должен был быть бриг, потерпевший крушение… Люди в воде — на обломках мачт… Матрос, спасающий девушку…

Море вошло в жизнь Довженко впервые, и он мгновенно влюбился без памяти в его влажные и зыбкие горизонты. Новые слова, связанные с морем, зазвучали для него заклинанием: горишняк, трамонтана, трамбак, такелаж…

— У вас каждый день новый сценарий, — замечает Яновский в одной из записанных им бесед того времени.

Может быть, «Потерянный Чаплин» должен был вместить обе силы, которые тогда подчиняли себе Довженко: его старую склонность к комедии и его внезапную влюбленность и только что открывшуюся ему романтику моря.

Пора было сделать свой выбор, остановиться твердо на чем-либо и приниматься за новую работу.

Но тут его пригласил директор.

— Сашко, — сказал он ему. Его и здесь продолжали называть по-прежнему, — есть сценарий, который я могу отдать только тебе, никому другому.

Довженко начал было говорить, что сам пишет для себя новый сценарий. Но Нечес не стал его слушать.

— Ты говорил про диплом. Вот это и будет твоим дипломом. Ведь ты, кажется, знал Теодора Нетте?

Довженко подтвердил, и разговор сразу стал ему интересен — Нечес сказал:

— Сценарий называется «Сумка дипкурьера». А ведь дипкурьером ты тоже, кажется, был?

9 Защита диплома. «Сумка дипкурьера»

— Ведь дипкурьером ты тоже, кажется, был, — сказал директор.

— Недолго, — ответил Сашко, еще не зная, к чему тот клонит.

Директор протянул ему сложенный номер московских «Известий».

— А это читал?