Читаем Довмонтов меч полностью

— Ещё бы не видеть, если он тут только и толчётся, ты его в городе и видел, — подхватил Василий, — скажи лучше, сам-то сейчас куда?

— Куда все, — рассмеялся толсторожий, — уж заждались. Удивляюсь, почему вы не там?

— До заката будем, а даже если и до рассвета, никакого худа не будет. — И Василий подмигнул верзиле. — Нам главное, чтоб ночь не прошла впустую!

Довмонт мысленно похвалил парня. Так ловко подвести разговор к завтрашнему утру!

— Где же я тебя видел? — не обращая внимания на слова Василия, вдруг снова повторил верзила.

— Ладно, завтра свидимся и вспомнишь. У нас ещё есть тут малое дельце одно. — И Василий со смехом тронул лошадь. Продолжать разговор было опасно. Как повёл бы себя толсторожий, узнай он князя?

— Ну, князь, надо с этого места быстро уходить, — проговорил лазутчик. — Как бы не было худа. Бражки возьмём для стражника, и назад. У моего брата всё и узнаем про завтрашний день.

Лазутчик повернул лошадь в узкую улочку, где с трудом могли бы разойтись повозка со всадником. У дома с горшком на вывеске они остановились. Сошли на землю, привязали лошадей к толстому бронзовому кольцу. Двери дома были открыты, внутри на земляном полу лежала небольшая кучка красноватой глины, на лавке стояли в ряд несколько сырых горшков и откуда-то сблизи тянуло запахом очага. Сам же хозяин стоял прямо в дверях перед гончарным станком и, нажимая ногой на педаль, крутил гончарный круг.

— Кого принесло! — сказал он, обрадовавшись. — А это кто такие? Приятели или с делом?

— Приятели, привёл к тебе бражкой разжиться. Ты нам дай кувшинчик с собой, а завтра я с тобой разочтусь.

— Завтрашняя цена на товар всегда дороже будет, — пошутил горшечник.

Он остановил круг, соскрёб ножом с ладоней глину, ополоснул руки в большой миске с водой и отошёл в глубину мастерской.

— Уж ты, князь, его не обидь, как всё кончится. А завтра я ему передам. Он брат мне двоюродный, но словно родной.

— От себя отрываю, последний кувшин, — сказал горшечник, вернувшись. Нёс он объёмистый сосуд.

— Как там у Гердени, когда войско выходит, не слыхал?

— Почему не слыхал, если весь город об этом говорит. Он, Герденя, думал завтра дружины своих бояр дожидаться, а послезавтра выйти. Да какая-то сорока принесла на хвосте, будто там, во Пскове, уже Довмонт и сам собирается на нас напасть. То ли вышел уже из Пскова, то ли скоро выйдет. Сегодня у них совет был и решили: если утром бояр не дождутся, то в полдень и так и так выйти. Герденя хвалился, что псковское войско в лесу окружит — сейчас всюду сухо, — а Довмонта на цепи приведёт к Войшелгу. — Тут неожиданно горшечник посмотрел на Довмонта. — Где-то я твоего приятеля видел.

— А если и видел, так и что? — спросил Довмонт. — Знаю только, что горшки я у тебя не бил.

— Попробовал бы. Я б тебе сразу горшок на голову надел. Узнал бы иную жизнь.

— Брат мой, он такой, — подтвердил лазутчик с гордостью.

— И надел бы, не посмотрел, кто ты есть и кем сегодня зовёшься. — При этих словах горшечник лукаво подмигнул.

— Нам ехать надо, — решил вмешаться Василий.

— Ты вот что, добрый человек, — Довмонту захотелось как-то отблагодарить горшечника, по крайней мере сберечь его, — завтра мало ли что может быть, а потому тебе мой совет — мастерскую с утра не открывай, на двери же, едва станет светать, начерти белым большой горшок — он тебе будет вместо оберега, если здесь что случится.

— Вот я и говорю, что тебя раньше видел, — ответил хитро горшечник, — да только это один я знаю, а за совет — спасибо. Всё сделаю, как велели.

— Не дело столько браги отдавать стражнику, — сказал лазутчик, когда они снова сели на лошадей, — добра жаль: ему не на пользу и для нас подозрительно. Мы-то ему ничем не обязаны. Тебя, князь, не потчую, тебе тоже ни к чему, — указал на Василия лазутчик, — а мне в самый раз. — С этими словами он запрокинул кувшин и сделал отменный глоток.

— А ну стой, — воскликнул Василий, — сначала дело, потом веселье!

И Довмонт вдруг ощутил, насколько он сейчас находится во власти этих людей. Прав был псковский воевода. Здесь он как бы и не князь, а вовсе неизвестно кто. Даже приказать лазутчику не может толком.

Когда они подъехали к воротам, их встретил тот же стражник с длинным копьём.

— Держи, помни нашу доброту, — сказал Василий весело и перебросил ему с коня кувшин. — Мы тут немного побаловались, но и тебе осталось.

— Ого! Добрый был должник, — обрадовался тот, встряхнув жидкость в кувшине. — Чаще навещайте. Тут ещё один ваш проехал, толсторожий такой.

Можно было вздохнуть спокойно, так легко прошла вылазка в город. Они направили лошадей по тому же пути, по которому прибыли из-за реки, но успели отдалиться от ворот совсем немного. Только Василий, расслабившись, проговорил:

— А ведь хорошо сошло! — как тут же со стороны из-за стены выскочило пятеро всадников. Угрожающе выкрикивая что-то, всадники во весь опор мчались в их сторону. Переднего Довмонт узнал сразу. Это был тот самый мордоворот, который попался им, когда они только въезжали в город, и о котором говорил стражник.

— Стой, кому говорят! — злобно кричал он.

Перейти на страницу:

Все книги серии Отечество

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза