Довлатов и третья волна. Приливы и отмели

Затем ораторы органично перешли к теме вывода советских войск из Центральной Европы. Данилу Кишу не понравился тон выступления участников советской делегации:

В отношении наших советских коллег есть нечто весьма неприятное, и это меня очень расстраивает. Это чувство не покидает меня со вчерашнего дня, и сегодня я хотел удержаться от споров, но их учительский тон взывает к ответу. Я чувствую себя мальчишкой, которому Татьяна Толстая и Лев Аннинский растолковывают прописные истины. Мы говорим здесь о литературе, о Центральной Европе, а они заявляют, что, с советской точки зрения, Центральной Европы не существует. Этот учительский тон докучает мне.

Неожиданно для всех и, наверное, для себя Довлатов предложил свое личное покаяние. За все. И за танки, и за учительский тон:

Я вижу, что нас, русских, не слишком-то любят, потому что отождествляют с нашей военной мощью, с танками в Европе, с событиями в Афганистане, с вторжением в Чехословакию. Поначалу мне это казалось очень странным. Это обижало меня, и я считал это в высшей степени несправедливым. Однако теперь я начинаю понимать, в чем нас упрекают. К сожалению, я не все понял из того, что говорили Данило Киш, Чеслав Милош и Сьюзен Зонтаг. Но поскольку я родом из страны Достоевского, которого читал и хорошо помню, я должен отнести их слова и к себе. Я, как и другие, считаю себя писателем-одиночкой, но, к сожалению, вынужден отождествлять себя с имперскими замашками Советского Союза и – без рисовки – должен признать справедливость слов тех, кто обвинял нас в империализме. Тут есть и моя вина. В наш лексикон должно войти слово «покаяние». Эта идея очень мне близка. И хотел бы возразить, но чувствую, что надо включить эти слова в свое сознание.

Полагаю, что покаяние Довлатова носило более личный и, главное, превентивный характер. В итоге он сорвался. По свидетельству Рейна, Бродский нашел Довлатова в таком нетипичном для гостей португальской столицы месте, как в лиссабонском вытрезвителе. Из письма Израилю Меттеру от 2 декабря 1989 года:

Когда мне, извините, случилось запить в Лиссабоне, то меня купали в душе и контрабандой сажали в самолет два нобелевских лауреата – Чеслав Милош и Бродский. При этом Милош повторял: «Я сам люблю выпить, но тебе уже хватит».

Две конференции, в Лос-Анджелесе и Лиссабоне, два разных Довлатова. В 1981 году все проходило скромнее – без двух нобелевских лауреатов. Но там Довлатову было интересно. Он верил в свое писательское будущее, люди не вызывали отторжения. Он заранее готовился к выступлениям, вспомним его трюк с текстом, филигранно подогнанными цитатами из «Колонок…». Отсюда и эссе «Литература продолжается», и сохранившиеся впечатления, позже отраженные в «Филиале». В Португалии – помпезное мероприятие, с невнятной программой и чужими людьми. Контакты с советскими изданиями, возможность печататься на страницах журналов рождали не надежды, а сомнение. Довлатов полагал, что после открытия цензурных шлюзов в хлынувшем потоке эмигрантских авторов его книги рискуют потеряться, раствориться. Объективно они лишены двух составляющих успеха в глазах позднесоветского читателя – политической актуальности и смелой эротики.