Доверенное лицо

Рухнула последняя иллюзия — и здесь нет мира и покоя. Когда он высадился на английский берег, он почувствовал некоторую зависть. Еще бы, какая безмятежность, какое доверие к человеку, даже у стойки паспортного контроля. Но за всем этим скрывается что-то другое. Он-то воображал, что подозрительность, в атмосфере которой проходила его собственная жизнь, — неизбежное порождение гражданской войны. Теперь он приходил к выводу, что подозрительность существует повсюду — она часть человеческого бытия. Людей объединяют только их пороки — свои кодексы чести существуют среди неверных супругов и воров. В прежние времена он был слишком поглощен любовью к жене, Бернской рукописью и еженедельными лекциями по средневековой литературе и мало замечал, что творилось вокруг. Похоже, мир накрыла тень морального упадка, и едва ли наберется с десяток порядочных людей, на которых он держится. Жаль. Не лучше ли уничтожить этот мир и начать все сначала — с тритонов…

— Ну, пойдемте, — сказала она.

— Куда?

— Куда-нибудь. Что-то надо делать. Возвращаться еще рано. Может быть, в кино?

Часа три просидели они в шикарном, как дворец, кинотеатре — стены, расписанные ангелами с золотыми крыльями, пушистые ковры. Разодетые официантки то и дело предлагали прохладительные напитки. Такой помпезной роскоши он раньше в Лондоне не видел. На экране потешно страдали и шли на жертвы главные герои мюзикла — бедный режиссер и преуспевающая блондинка. Сначала имя ее неоновыми буквами пылало над Пикадилли, но потом она пожертвовала славой и вернулась на Бродвей — спасать режиссера. Она втайне вкладывает деньги в новую постановку, и ее громкое имя приносит спектаклю успех. Молниеносно сочиняется ревю, и труппа, укомплектованная голодающими талантами, блистательно его ставит. Все зарабатывают уйму денег, имена актеров снова в неоновых огнях, в том числе и имя режиссера. И, конечно, блондинка открывает этот список. Безумные страдания, глицериновые слезы не просыхают на пухлых щечках блондинки, но все ужасно счастливы. Курьезная мораль фильма заключалась в том, что если хочешь здорово разбогатеть, веди себя благородно.

Как будто люди тысячу лет назад потеряли идеалы и веру, — думал Д., глядя на экран, — и пытаются восстановить то и другое с помощью смутных воспоминаний, подсознательных порывов и полустертой клинописи на каменных плитах.

Он почувствовал на своем колене ее руку. Поскольку она не раз уверяла, что романтика ей чужда, ему оставалось предположить, что это был лишь условный рефлекс на глубокие кресла, полутьму и душещипательные песенки, — нечто вроде слюнотечения у павловских собак. Видимо, независимо от происхождения и воспитания, все реагируют на это одинаково. Пожалуй, за исключением его самого. Он положил свою руку на ее с чувством жалости — она заслуживала кого-то получше, чем Фурстейн с содержанкой на Шепердс-маркет. И хоть она и не была склонна к романтике, ее холодная рука покорно замерла под его рукой. Он сказал тихо:

— Кажется, за нами следят.

Она ответила:

— Ну и пусть. Не новость на этом свете. Лишь бы не стреляли и не бросали бомбы. Не люблю, когда что-то над ухом грохает. Вы уж, пожалуйста, предупредите меня заранее.

— Ничего страшного — всего-навсего мой знакомый преподаватель энтернационо. Я видел в фойе, как сверкнули его очки в стальной оправе.

Блондинка на экране рыдала все громче — герои фильма были чрезмерно тупы и плаксивы, если учесть, что на потребу вкусам публики их неминуемо ждал счастливый финал. Если бы в жизни нашим начинаниям был гарантирован успешный исход, зачем бы мы так мучительно и долго искали к нему путь, — подумал Д. Не в этом ли секрет непостижимого счастья святых — вступая на свой тернистый путь, они уже наперед знали финал и потому не воспринимали всерьез своих страданий.

Роз сказала:

— Все. Не могу больше. Давайте уйдем. Еще полчаса осталось, а уже ясно, чем все кончится.

Они с трудом выбрались в проход, он с удивлением увидел, что все еще держит ее руку. Он сказал:

— Интересно, как у меня все кончится.

Он чувствовал себя безмерно усталым и слабым — сказывалось избиение и напряжение двух последних длинных дней.

— Могу вам предсказать. Хотите? — сказала она. — Вы будете и дальше сражаться за людей, которые того не стоят. И однажды вас убьют. Но вы не успеете нанести удара Роланду. В этом месте в Бернскую рукопись вкралась роковая опечатка.

Они сели в такси.

— Гостиница «Карлтон», Гилфорд-стрит, — сказала она водителю. Он посмотрел в заднее стекло — никаких признаков мистера К. Видимо, то было простое совпадение — даже мистер К. должен иногда отдыхать и смотреть на глицериновые слезы. Он сказал, обращаясь больше к себе, чем к ней:

— Не может быть, чтобы они так скоро от меня отстали. В конце концов, если я продержусь еще день, это будет их поражением. Уголь сейчас для нас значит не меньше, чем эскадрилья новейших бомбардировщиков.

Они уже медленно ехали по Гилфорд-стрит.

— Будь у меня пистолет…

— Неужели они осмелятся?