Дот

Следует сказать, что Анна отличалась замечательной красотой. Здесь слово «замечательный» употреблено не случайно. Ее красота была не только эстетической (дело в общем-то обычное), но имела динамическую природу. Как ни поглядишь — она иная. Вроде бы — то же лицо, и каждая черта — та же, и все же — это уже не та Анна, которую ты видел несколько минут назад. Как будто художник, написавший ее однажды, творил все новые и новые копии, но поскольку при этом менялось состояние его души — менялось и содержание возникавших под его кистью образов. Правда, следует отметить, это важно, что ни малейшего дискомфорта от ее преображения не возникало, потому что там, где была Анна, был покой. Она никогда не смотрелась в зеркало, и ходили слухи, что это неспроста, что — вероятнее всего — она не отражается в зеркале, и еще — что она может в зеркало входить, как мы входим в дверь. Но наверное этого никто не знал, потому что никто не видел ее возле зеркала, а когда дамы, припудривая нос и подкрашивая губы, делали попытки поймать ее в зеркало пудреницы — из этого ничего не выходило. В квартире дяди (кроме походного складного зеркальца, перед которым дядя обычно брился) было лишь одно большое зеркало — в прихожей. Но, провожая гостей, Анна каждый раз останавливалась в одной и той же точке, которая в зеркало не попадала. В общем — история неясная, вся из слухов, без единого достоверного факта; не исключено, что дамы поддерживали жизнь этой сплетни из зависти. Известно, что была одна реальная попытка выяснить истину. К Анне привели, якобы чтоб скрасить традиционный обед, знаменитую в те годы чернокнижницу мадам Домбрович. Мадам держалась замкнуто, демонстрировать свое искусство не стала («простите, милочка, сказала она Анне, но в вашем прелестном доме я чувствую себя, как в фарадеевой банке»), и лишь на следующий день призналась пригласившей ее баронессе, что весь обед ее не оставляло ощущение, что на том месте, где сидела Анна, на самом деле стояло зеркало. «И хотя я не смотрелась в него, — сказала мадам Домбрович, — я знала, что отражаюсь в нем, причем не такой, какой себя сотни раз видела и воспринимаю, а иной; возможно — такой, какой меня задумал Господь…»

Иоахим был совсем малышом, еще и в спецшколу не определен, когда однажды случайно услышал, как гувернантка в разговоре с кухаркой сказала про Анну — «ведь она ведьма». Не обозвала, а сказала как о само собою разумеющемся. Это впечатлило мальчика, но ни с гувернанткой, ни с кухаркой он не стал об этом говорить: что-то его удержало. Нельзя сказать, что он об этом думал, но он помнил об этом, и в первый же раз, когда Анна его навестила, спросил: «Это правда, что ты ведьма?» Она посадила его к себе на колени, прижала к груди, и прошептала в его розовое нежное ушко: «Конечно. Но ведь ты никому об этом не расскажешь?» — «Не бойся! — сказал Иоахим и погрозил кому-то кулачком. — Ты же знаешь, что я рыцарь, а ты — дама моего сердца. Я буду вот здесь, — он прижал кулачок к своей груди, — хранить твою тайну, и если понадобится — защищать тебя хоть против всего света!» В другой раз, все в том же ноябре, в месяце, который, как известно, дает последний шанс, но этот шанс призрачный, он для души, хотя несведущие люди принимают информацию об этом шансе буквально, — так вот, в следующий раз (они вдвоем сидели перед камином и глядели в огонь; он, как обычно, у нее на коленях, а она прижималась лицом к его волосам и дышала им) он спросил Анну:

«А почему у тебя столько лиц?»

«Ты это сам заметил? — спросила Анна, — или опять подслушал разговор на кухне?»

«Конечно — сам. Вспомни, когда я был еще совсем малышом и даже не мог вставать в кроватке, я долго не узнавал тебя, потому что ты каждый раз наклонялась ко мне с новым лицом. А потом эти лица слились, и ты стала ты. Такой, как сейчас. Но я помню, что так было. Это было?»

«Оно и сейчас есть, — сказала Анна. — Просто младенцы видят все истинным, потому что у них открыт третий глаз…»

«Где он?»

«Вот здесь», — сказала Анна, и указала пальцем место у себя на лбу — чуть выше переносицы.

«А зачем он?»

«Одним глазом мы видим все плоским; двумя — объемным. А третий глаз открывает четвертое измерение, астральный мир. Третий глаз видит душу (и не только человеческую, но всего живого) так же ясно, как ты сейчас видишь меня… — Анна поцеловала его в лоб и сочувственно улыбнулась. — Но когда детки встают на ножки — третий глаз закрывается, и эта способность пропадает…»

«Почему?»

«Ты ведь уже знаешь, что у нас в голове есть мозги?»

«Конечно. Гретхен показывала мне их в атласе. Это то, чем мы думаем?»

«Нет, мой мальчик, думаем мы всем своим существом. А мозги — это всего лишь инструмент для обработки того, что мы видим, слышим, того, чему нас учат. Пока ты мог только лежать — мозги дремали и не вмешивались в твою жизнь, а вот когда ты поднялся на ножки — они проснулись. Стукнули ложкой по столу и заявили ужасным голосом: «я здесь главный! как скажу — так и будет…» И прежний мир исчез…»

«Как в волшебной сказке?»

«Вот-вот, в очень печальной сказке…»

«Но почему же он исчез?»