Дот

В распоряжении майора Ортнера был еще один аргумент: дотерпев, чтобы солдаты отползли на безопасное расстояние, ударить гаубичной батареей. Уже после первых залпов все живое рядом с дотом, во всех воронках, будет уничтожено. И стрелок не успеет вернуться под бетонный панцирь. Но огромные снаряды погасят пламя, прервут процесс выжигания, на который и была ставка. Так что же радикальней?… Я как буриданов осел, с грустной улыбкой подумал майор Ортнер. Взвешивать — какое действие даст лучший результат — он сейчас не мог. Логика покинула его. Душа отвергала сам выбор метода убийства. Не победы — именно убийства. Странная мысль вдруг отчетливо отпечаталась в его сознании: я не хочу, чтобы он умер. Вообще не хочу, чтобы он умер от моей руки. Тем более — чтобы он умер вот так…

Ладно. Пусть идет как идет…

Уплыла победа.

Впрочем — ее и не было. Был мираж. Обольщение. И с чего вдруг я думал о ней, как о своей? Случись победа — по совести она принадлежала бы господину генералу: это ведь была его идея. Как же я мог так опуститься, что присвоил себе чужую мысль? Вот она, война; она лепит из тебя… нет, не лепит, — она сдирает с тебя красивенькие тряпки, которыми ты пытаешься прикрыть свою неприглядную наготу…

Вот так живешь, живешь, довольный собой, — и вдруг узнаешь о себе такое…

Опять в душе открылась пустота…

(Вот хорошая строчка, начало стихотворения, широкая дверь, в которую может войти любой человек, как себе домой, подумал майор Ортнер; но я же знаю, что следующую строчку, включающую свет в помещении, куда этого человека я впустил, я никогда не смогу написать; иначе я был бы не здесь…)

Опять открылась пустота, заслоненная на несколько минут действием и надеждой. Да, да, была и надежда! была… и только благодаря ей майор Ортнер своей пустоты не чувствовал, забыл о ней, хотя знал, что она здесь — его пустыня, его кара, его испытание. А теперь приходится признать: она все время была здесь. Я пуст, как мыльный пузырь, сказал себе майор Ортнер. Сейчас он не мог делать ничего. Абсолютно ничего. И потому даже докладывать не стал ни полковнику, ни господину генералу, хотя обязан был доложить о результатах атаки. Точнее — об отсутствии результатов. Ничего, подумал он, капитан доложит. Он воспринимал капитана, как соглядатая. Не с первого взгляда, не с первого дня, но сейчас уже не сомневался в его второй роли. У майора Ортнера до сих пор не было опыта участия в подобных играх, но он и не собирался осваивать эту подковерную премудрость. В его будущей жизни, ради которой сейчас он терпел то, что приходилось терпеть, не было места двойной игре. Все будет просто и ясно. Прозрачно. Впрочем — как и до сих пор…

Он тут же поймал себя на ошибке. Ведь жить будущим — самообман; жить нужно здесь и сейчас. Но как жить всем этим?…

Капитану он сказал: «Может быть, теперь русские все же уйдут. Если нет — вернемся к прежней схеме…»

Пала ночь.

«Пала ночь» — еще одна хорошая строчка, как калитка в Гефсиманский сад (с чего вдруг меня потянуло на ритмизированную речь?), а дальше — простыми словами — напомнить об утешении, которое Господь посылает каждому — и правому, и виновному, думал майор Ортнер. Мы несем свой крест, страдаем, терпим, а природа учит нас, какими нужно быть, как принимать свой крест, потому что только через его тяжесть и боль можно познать благотворную радость, а если достанет душевных сил — то и счастье… Это что же выходит? — опять улыбнулся он неожиданной мысли. — Выходит, что истинно счастлив только мазохист?…

Пала ночь. Нефтяные огнища, уже невидимые, только угадываемые над воронками по мерцающим шапкам света, угомонялись, готовясь ко сну. От них уже не было проку. Дымы растворились во тьме, убив на севере небосвода все звезды, лишь Кассиопея не хотела тонуть и время от времени выныривала из мрака.

Ах, если бы русские все же ушли!..

Майор Ортнер поднялся со светом, прошел в траншею, стоял и ждал. Это было совсем не трудно. В нем не осталось надежды, он не верил в чудо, но и не ждать не мог. Хотел убедиться. Если бы холм был от него на востоке, он получил бы ответ минут на пятнадцать-двадцать раньше, но холм был на севере. Пришлось набраться терпения.

С закрытыми глазами ждать было легче.

Он открывал глаза, взглядывал на холм, опять закрывал, чтобы открыть спустя какое-то время. И опять закрыть. Жили только глаза, а мысли и душа покинули его. Очень удобно.

Наконец настал момент, когда серое небо посветлело настолько, что отделилось от серого холма. Вот стали проявляться воронки. Тела убитых солдат. Языки выгоревшей земли. Бетонные изломы дота. Но все это было только информацией, оттенками серого. Чтобы оно материализовалось — недоставало малости, кванта энергии. Ну давай, давай!..