Досужие размышления досужего человека

Спустя несколько часов, когда гости разъехались, он украдкой спустился в сад. Сидя на руинах своей мечты, он мучительно гадал о том, что стало причиной его поражения. Затем, вытащив из кармана коробок, снова поднес горящую спичку к опаленному концу ракеты. Пошел дым, ракета со свистом взмыла в небо и рассыпалась тысячами огней. Мальчик поджигал ракеты одну за одной, и все работали безотказно. Он попробовал поджечь панораму. Из темноты проступали части картины – за исключением мачты и капитана, – пока панорама не предстала перед ним во всем сияющем великолепии. Искры упали на сваленные в кучу бесполезные свечи, колеса и петарды, припорошенные ночным инеем, и они вспыхнули, будто проснувшийся вулкан. А единственный зритель стоял и смотрел на это великолепие, сжимая материнскую руку.

Происшедшее долго оставалось для мальчика загадкой. Впоследствии, лучше узнав жизнь, он научился видеть в той давней истории непреложный закон – на людях наши фейерверки никогда не взрываются.

Так, блестящий ответ приходит в голову, когда дверь за нами захлопывается и мы, как говорят французы, спускаемся по лестнице. Застольная речь, звучавшая столь проникновенно, когда мы репетировали ее перед зеркалом, теряет свою силу, когда произносится под звон бокалов. А страстное признание, которое мы готовились излить перед любимой, оказывается трескучим вздором, над которым она лишь посмеется.

Юный читатель, хорошо бы ты оценил истории, которые я только намерен написать. Ты судишь обо мне по уже написанным историям, хотя бы по той, что читаешь сейчас, но это несправедливо. Те истории, которые я не рассказал, которые еще расскажу, – вот по ним суди обо мне.

Они прекрасны, мои нерассказанные истории. Они приходят незваными, они настоятельно требуют внимания… а едва я беру перо, как они исчезают. Истории будто стесняются, будто говорят мне: «Ты, только ты один должен прочесть нас, но не смей писать, ибо мы слишком правдивые, слишком настоящие. Мы похожи на мысли, которые ты не решаешься доверить словам. Возможно, больше узнав о жизни, ты нас и напишешь».

Если бы я сочинял критическую статью о самом себе, я поставил бы написанные и ненаписанные рассказы в один ряд. Большинство ненаписанных весьма хороши, гораздо лучше тех, готовых. Когда-нибудь, читатель, я расскажу тебе завязку одной или двух историй, и ты убедишься, что я прав.

Хотя я всегда считал себя человеком здравомыслящим, среди трупиков моих мертворожденных рассказов, завалявшихся в дальнем углу буфета, немало историй о призраках. Нам, наследникам прошедших веков, нравится думать, что призраки существуют. Год за годом наука, вооружившись метлой и тряпкой, срывает изъеденные молью гобелены, распахивает двери в потайные комнаты, исследует скрытые лестницы и подземелья, но везде находит только пыль веков. Гулкие старинные замки, сказочный мир, который в детстве казался нам таким таинственным, утрачивает свое очарование, когда мы взрослеем. Древние короли не спят в глубинах холмов. Мы пробили туннели сквозь их каменные темницы, мы прогнали богов с Олимпа. В рощах, залитых лунным светом, путник уже не чает узреть смертоносный и нежный лик Афродиты. Не молот Тора грохочет среди гор, а поезд везет пассажиров на экскурсию. Мы очистили леса от фей, процедили море – и нимфы больше не живут в его глубинах. Даже призраки бегут от нас, преследуемые обществом ученых психологов.

Да и что толку о них жалеть? Надоедливая публика – только и знают, что греметь ржавыми цепями, стонать и вздыхать в темноте. Пусть убираются восвояси.

Впрочем, если бы призраки захотели, то могли бы поведать нам много занятного. Например, старый джентльмен в кольчуге, живший во времена короля Иоанна Безземельного, что был заколот в спину на опушке леса, который я вижу из окна. Тело сбросили в ров, его еще зовут Торовой могилой. В наши дни ров высох, крутые склоны облюбовали примулы, но в старину стоячая вода достигала двадцати футов в высоту. Зачем ему скакать по лесным тропинкам ночи напролет, до полусмерти пугая ребятишек и загулявшие парочки? Нет чтобы заглянуть ко мне, поболтать. Я всегда готов предложить старику удобное кресло, если пообещает не буянить.

Сколько историй он мне не поведает! Возможно, старик воевал в Первом крестовом походе, слышал чистый глас Петра Пустынника, видел воочию великого Готфрида Бульонского, стоял, сжимая рукоять меча, на лугу Раннимид. Разговор с таким призраком стоит целой библиотеки исторических романов! Как провел он восемь сотен посмертных лет? Где был? Что видел? Посетил Марс? Беседовал с неведомыми существами, которые обитают в жидком пламени Юпитера? Узнал ли он главный секрет мироздания? Постиг ли истину? Или, подобно мне, по-прежнему блуждает в поисках неведомого?