Доступ

– Истина пророческая, – подтвердил Музин, – Но вот ко мне сумасбродная идейка сегодня подлезла. Вы же помните мою картину самую известную. – все подтвердили, – так я хочу её изучить, рассмотреть исходный стиль и к началам так сказать сойти. – Он говорил, стараясь сделать вид, что можно и без этого, что, мол, это и неважно совсем, а как бы просто полюбуйтесь, – я конечно мастерство отточил, но хочется, знаете, в реальности увидеть краски, которые когда-то нанёс. Хочется картину живьём, понимаете?

«Да, да, дело хорошее» – все согласились.

– Но она до сих пор у этого Бибровича, помните, которому в частную коллекцию. Ладно бы хоть в галереи! А тут. Он же в магнат. Я посмотрел в интернете.

– А ты прям в оригинале хочешь её достать? – не до конца понимал Среднявский.

– Да, Стас, в оригинале. Фото не передаст глубину, резкость мазков…

Гриша сочувственно закивал и в карих глазах его будто навернулась влага, – Она же твоя, а получается до неё не добраться!

– Не грабить же мне его особняк… – досадовал Борис.

Капканов прищурился по-пиратски, – Ага, одиннадцать друзей Музина!

Смех ненатурально плеснул, а художник смутился. Но Капканов продолжил доброжелательно, – А так на заметку, у тебя право доступа имеется. Так что можно попробовать.

– Как это «доступа»?

– По закону. Есть на картины так называемые иные права: доступ и следование. Вот на первый и ссылайся. Может и прокатит.

– Как ссылаться?

– Ну напиши ему в компанию, найди контакты, есть же выходы, если надо, конечно.

– Да… если надо, – повторил Музин, к ставя перед собой некий вопрос, и одновременно не совсем понимая, что же имеет ввиду этот неудавшийся писака. Разве нельзя нормально объяснить? Разве сложно, думал художник. Но на помощь вновь явился Гриша.

Он только моргнул и, мягко откинувшись на стуле, произнёс: – Точно, Олег, ты же по авторскому праву учился, и даже в науке по этой теме был, да?

На лысине юриста выступила испарина, от которой отражался яркий столб света, а лицо вдруг обвисло, как вчерашний кисель. – Ну да, наука, а на деле херня. Была мысль учёного, они её в закон, потом другой учёный статью, потом на основе этой статьи второй похуже взял да пережевал и другими словами, потом третий переживал. Потом четвёртый. А потом уже я жевал. Человеческая многоножка!

– Конечно, но ты же шаришь в этом, правильно? Так подскажи, что Борису делать? – не унимался Гриша, как бы из солидарности с художником.

– Да чё тут делать, реализовывать, вот что! Идёшь к нему и предъявляешь письмо, претензию, чё хочешь, а если он откажет, то в суд. – буднично подытожил Капканов. – А я бы ща мог в магазинах книги автографом подписывать. Вместо всей чепухи этой… юрист… –пьяно и развязно понёсся он по ухабам собственного внутреннего монолога.

Только привыкший к этим закидонам Стас не растерялся и решил проверенным общажным методом выводить друга из пьяной петли: – Как будто если ты не где-то, это твой выбор! – с вызовом выкрикнул он, а Капканов вдруг призадумался.

– Да, прав Стасик! Раз не поступил иначе, значит не мог. Значит не хотел. Мы обречены лишь на то, чего достойны! – совсем не впопад процитировал он какого-то азиатского философа, не смог вспомнить имя, погрозил пальцем в воздухе, и залил глотку.

Борис вышел из-за стола и направился в уборную умыться, а когда вернулся жиденькие волосы его из-за воды сделались тонкими. Он их смахнул на правую сторону. Рубашечку синюю застигнул на верхнюю пуговицу, как бы готовился обсуждать важные дела. И в глазах у художника не было теперь ни себялюбия, ни желания подчеркнуться, а только одна мысль: «вдохновение, творчество, доступ».

Нужно было разузнать больше о мифическом доступе, но для этого надо было полностью сосредоточиться. Музин некстати теперь оказался подвыпившим. Из-за собственной худой конституции и второго бокала Гриши, теперь перед глазами у него плыли разноцветные пятна. А чем больше хмельной старается отрезветь, тем больше теряется. Так он поставил локти под подбородок и решил переждать малость, а четыре друга принялись непринужденно болтать.

Кто-то сказал об одном, потом о другом, и пришли к задушевному признанию Среднявского: – Я никогда не был ни самым умным, ни самым глупым. Может в этом-то и беда? Полу мудрец полу глупец, – обратился он в сторону Капканова.

– Но есть надежда! – с выражением подхватил тот.

Вам, читатель, кажется, что это где-то было. Согласен. Правильнее было бы структурировать диалог по-иному. Но так случается в беседах нетрезвых друзей: они бегут от темы к теме, и одна их истина опоясывает другую. А потому мне пришлось уступить правильность достоверности.

Меж тем Стас продолжал, не заботясь о самоповторах:

– Всё чаще думаю, что я к 40 годам ближе чем к 20, и это странно.

Орзибек похлопал его по плечу, – Это кризис, братан, расслабься, он у всех бывает. Надо выходить и позволять себе жить, да ведь парни?