7.5. Это качество духа проявилось на войне, но оно не менее почетно и в мирное время, выказанное, например, консулом Публием Фурием Филом. Консуляры Квинт Метелл и Квинт Помпей, его рьяные недруги, принялись упрекать его в чрезмерном желании отбыть в провинцию Испанию, которая выпала ему по жребию. Тогда он обязал их ехать с ним вместе в качестве его легатов. В этой уверенности сошлись и храбрость, и почти безрассудство, поскольку он обрек себя на «опоясывание» двумя злобнейшими душами и отправлять свои обязанности решил среди врагов, хотя и среди друзей это было небезопасно![230]
7.6. Кому как нравится, но деяние Луция Красса, который был у наших предков красноречивейшим оратором, должно привлечь внимание. После своего консульства он получил в управление Галлию. Туда же, чтобы следить за его действиями, прибыл и Гай Карбон, отца которого он осудил. Так Красс не только его не изгнал, но пошел навстречу: дал ему место на трибунале и уведомил всех, что никакое решение не будет иметь силы без согласия Карбона. Вот так острый и резкий Карбон ничего не вынес из своего визита в Галлию, кроме осознания того, что его отец был действительно виновен и сослан честнейшим человеком.[231]
7.7. Катон Старший часто привлекался к суду врагами, но никогда не был обвинен. В конце концов он выказал предельную уверенность в своей невиновности таким образом: потребовал вызвать в качестве судьи Тиберия Гракха, с которым до ненависти разошелся по поводу управления государством. И такое торжество духа заставило умолкнуть его противников.[232]
7.8. С ним схож по судьбе Марк Скавр: долгие и крепкие лета, тот же дух. Его обвинили с ростральной колонны, что он якобы получил деньги от Митридата за измену государству. Он, по своей привычке, ответил на это так: «Это несправедливо, квириты, что я прожил жизнь среди одной части вашего сообщества, а отчитываться должен перед другой частью. Большинство из вас ничего не может знать о моих обязанностях и делах, но я все же осмелюсь спросить. Вот, Варий Север Сукрон утверждает, что Эмилий Скавр, подкупленный царем, предал римский народ. Эмилий Скавр всякую вину отрицает. Кому из двоих вы верите?» И восхищенный народ мощным гулом исключил Вария из затеянного им безумнейшего дела.[233]
7.9. Красноречивый Марк Антоний[234] поступил наоборот: он доказал свою невиновность не отвержением, но принятием. На пути в Азию в качестве квестора он уже достиг Брундизия, когда получил письмо с обвинением в инцесте от известного своей жесткостью претора Луция Кассия, чей трибунал даже прозвали «скалой для преступников». И хотя он мог бы избежать суда по закону Меммия, который запрещал преследовать людей, отсутствующих по государственным нуждам, он тем не менее поспешил в Рим. И благодаря этому решению, исполненный честной уверенности в себе, он добился оправдания и нового, более достойного отъезда.
7.10. Вот еще пример общественной уверенности. Во время войны с Пирром карфагеняне по своей воле прислали на помощь римлянам в Остию флот в составе ста тридцати кораблей. Сенат решил отправить к их полководцу легатов — предупредить, что римский народ берет на себя ответственность за войну только в том случае, если сражаются его воины, а значит, пусть их флот отчаливает назад, в Карфаген.[235]
7.11. От сената давайте перейдем к поэту Акцию — расстояние действительно большое, но все же о нем стоит упомянуть, чтобы потом обратиться к внешним примерам. Сколько бы раз Юлий Цезарь, муж блистательный и могущественный, ни посещал коллегию поэтов, Акций никогда не вставал, чтобы приветствовать его. И не потому, что он сомневался в его величии, но из-за твердой уверенности в том, что в литературных делах он — выше. По этой причине его и не наказали за нахальство, ибо в данном случае это было соперничество книг, но не лиц.[236]
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
Внешние примеры
⠀⠀ ⠀⠀
И вовсе не кажется высокомерным Еврипид Афинский. Однажды зрители дружно стали убеждать его убрать из трагедии какую-то сентенцию, тогда он лично вышел на сцену и заявил, что имеет обыкновение писать драмы не для того, чтобы учиться у зрителей, но чтобы учить их. Такая уверенность достойна высокой оценки, ибо подобная требовательность к себе отнюдь не равна презрению и наглости.
А вот как он ответил трагическому поэту Алкестиду, когда, услышав жалобу Еврипида, что за последние три дня усердного труда он смог сочинить только три стиха, тот похвастался, что легко написал сотню стихов. «Есть разница, — сказал Еврипид, — твои стихи на три дня и рассчитаны, а мои — на все время». Действительно, наследие первого забылось после единственной отметины в памяти, а труд усердного и нерешительного пера второго будет столетиями нестись под парусами славы.
⠀⠀ ⠀⠀