Достоевский in love

Преисполнившись уверенности в себе, Федор начал свободнее (и громче) говорить на встречах их кружка. Довольно скоро стал и спорить – как на литературные, так и на политические темы, даже с Белинским, чье легкомысленное отношение к христианству глубоко его ранило. В то же время Федор трудился над окончанием «Двойника», повести о мелком чиновнике Голядкине, которого преследует двойник – человек, идентичный ему, но обходительный, привлекательный, каким-то образом более успешный в том, чтобы быть самим собой. Во время кульминационной сцены, незадолго до встречи со своим двойником, Голядкин проникает на вечер, где неловко представляется дочери своего начальника, прекрасной Кларе Олсуфьевне. Он заикается, путается в словах, краснеет и в итоге сбегает в угол залы, где фантазирует о том, как спасет ее от падающей люстры. Голядкин бросается вперед и хватает Клару за руку, чтобы втянуть ее в танец, – и она вскрикивает; другие гости отсекают его от девушки и твердо провожают на выход. Он кубарем катится с лестницы и падает во дворе. Вскоре после этого он встречает свое другое «я», и самозванец начинает забирать его жизнь – часть за частью. Кончается повесть единственным возможным финалом – Голядкина увозят в сумасшедший дом.

«Двойник» был опубликован в «Отечественных записках» в феврале 1846, всего через несколько месяцев после публикации «Бедных людей» в «Петербургском сборнике» Некрасова. Белинский похвалил талант Достоевского и глубину его мысли общими словами, но не удержался от шпильки: «Очевидно, что автор еще не обрел такт размера и гармонии, и, в результате, многие критикуют „Бедных людей“ не без причины за многословность, хоть эта критика здесь менее применима, чем к „Двойнику“». Федор был прав, говоря, что слава его достигла апогея осенью, но не мог и представить, как скоро она его покинет. Последующие события обнажили ужасный парадокс в основе паранойи: да, возможно, неразумно верить, что люди оскорбляют тебя за твоей спиной, но это не значит, что они этого не делают. Григорович, по причинам, известным только ему, доносил Федору, что другие насмехаются над ним. Тургенев и Некрасов распространяли странное стихотворение про «рыцаря бедного», отрывок без начала и конца[84], в котором Белинский якобы обращался к Федору, «витязю горестной фигуры»:

На носу литературы
Рдеешь ты, как новый прыщ[85].

С злою радостью будут поднимать каждую ошибку твою[86]. Они дразнили Федора даже странным припадком, случившимся с ним на вечере графа Михаила Юрьевича Виельгорского. Там Федора представили хорошенькой молодой блондинке Сенявиной, которая была очень рада встрече. Он, однако, не смог воспользоваться шансом пофлиртовать – грохнулся на пол в обмороке.

Вскоре Белинский, Некрасов и Панаев покинули «Отечественные записки», перейдя в конкурирующий с ними «Современник». Заняв теперь открыто враждебную позицию к направлению, в котором двигалось сочинительство Достоевского, Белинский писал, что его новый рассказ, «Господин Прохарчин», – «вычурный, maniere и непонятный»[87]. Единственным защитником Федора был новый главный критик «Отечественных записок» Валериан Майков – литературный вундеркинд даже по сравнению с Достоевским. На два года младше Федора, он уже сделал себе имя значимого критика. Майков видел – если Гоголь поэт социальный, то талант Достоевского – в психологии. «В „Двойнике“, – писал Майков, – он так глубоко проник в человеческую душу, так бестрепетно и страстно вгляделся в сокровенную машинацию человеческих чувств, мыслей и дел, что впечатление, производимое чтением „Двойника“, можно сравнить только с впечатлением любознательного человека, проникающего в химический состав материи»[88].

Испытывая сильную взаимную симпатию, молодые люди быстро сдружились. Майков начал готовить длинную статью о впечатляющей литературной продукции Достоевского: «Бедные люди», «Двойник», «Роман в девяти письмах», «Господин Прохарчин», а теперь еще и «Хозяйка». Стоило Майкову закончить статью, и Достоевский будет реабилитирован, предстанет одним из самых значимых авторов своего поколения. Майков еще работал над ней, когда в один прекрасный летний день отправился на долгую прогулку в окрестностях Санкт-Петербурга, разгоряченный жарой, вошел в озеро, чтобы искупаться, – и умер «от апоплексического удара».

Всё это отнюдь не помогло ипохондрии Федора. Он болезненно увлекся чтением медицинских текстов, в особенности по френологии, психическим и нервным болезням. Вчитывался в перечни симптомов, надеясь отыскать название тому, что с ним происходило. Иными ночами не мог заснуть. Он страдал от трудноуловимых галлюцинаций и писал – лихорадочно, почти маниакально[89]. Он перестал доверять собственным чувствам и однажды ночью даже внушил себе, что умирает.