Достоевский in love

Федор вышел от Белинского в упоении. Он остановился на углу, посмотрел на небо, на проходивших людей и весь, всем существом своим, ощутил, что в жизни его произошел перелом, который он и не предполагал тогда даже в самых страстных мечтах своих. Я это всё думал, я припоминаю ту минуту в самой полной ясности. И никогда потом я не мог забыть ее. Это была самая восхитительная минута во всей моей жизни[79].

Глава 2 Круги в кругах 1846–1849

Ну, брат, никогда, я думаю, слава моя не дойдет до такой апогеи, как теперь. Всюду почтение неимоверное, любопытство насчет меня страшное. Все меня принимают как чудо. Белинский любит меня как нельзя более. На днях воротился из Парижа поэт Тургенев, и с первого раза привязался ко мне такою привязанностию, такою дружбой, что Белинский объясняет ее тем, что Тургенев влюбился в меня. Я тоже едва ль не влюбился в него. Поэт, талант, аристократ, красавец, богач, умен, образован, 25 лет[80].

На голову выше Федора, с небесно-голубыми глазами, отличным французским и немецким, Тургенев казался человеком с опытом. Он пожил за границей, учился в Берлинском университете вместе с Карлом Марксом и встречался с Жорж Санд, скандально известной в русских литературных кругах как один из немногих радикальных голосов Европы, сумевший проскользнуть сквозь цензорскую сеть. Тургенев еще не зарабатывал своими сочинениями, но у его матери было имение с 5000 крепостных, так что он мог позволить себе не спешить. Иными словами, он был тем, кем Федор быть мечтал.

Вечером у Тургенева читался мой роман во всем нашем круге, то есть между 20 человек по крайней мере, и произвел фурор[81]. Белинский сказал, что он теперь уверен во мне совершенно, ибо я могу браться за совершенно различные элементы. У меня бездна идей; и нельзя мне рассказать что-нибудь из них хоть Тургеневу, чтобы назавтра почти во всех углах Петербурга не знали, что Достоевский пишет то-то и то-то. Если бы я стал исчислять тебе все успехи мои, то бумаги не нашлось бы столько[82].

Вскоре Федора пригласили в кружок Ивана Панаева, другого петербургского законодателя вкусов. В первый вечер он пришел с Некрасовым и Григоровичем, с лицом, искаженным гримасой нервной застенчивости, но другие его поддерживали, и он начал выбираться из своего панциря. С Панаевым было весело – забавен, ребячлив. Я, кажется, влюбился в жену его. Она умна и хорошенькая, вдобавок любезна и пряма донельзя. Авдотья Панаева была одного с Федором возраста и втайне работала над собственными рассказами. Она сразу ему понравилась. Видя, как он нервничает, была к нему особенно дружелюбна и добра. Он следил, как она скользит по салону – будто танцуя, каждое движение в тон неслышимой музыке. Она была прекрасна – с шелковистыми черными волосами, идеально прямым носом и сияющей кожей. Мало полюбить горячо, нужно еще обладать искусством заставить себя полюбить[83]. Впоследствии Федор узнал, что мадам Панаева уже состояла в ménage à trois с Некрасовым.