Достоевский и его парадоксы

Тут мы имеем три примера своеволия. Начну со второго, который противоположен первому и третьему, потому что это пример положительного, конструктивного своеволия. Люди пренебрегают проторенными дорогами, пренебрегают (это однозначно подразумевается) благополучными карьерами, хорошими зарплатами, жизненным комфортом. Это единственный пример своеволия, который не противопоставляет себя разуму, равно как и не противопоставляет себя религии, это положительный пример своеволия, в котором единственный раз во всем творчестве Достоевского система Добро-Зло и система Воли к Власти работают рука об руку, а разум им только в помощь – тут равноправны апостол Павел и Джордано Бруно, Жанна де Арк и Амундсен. Я назову его европейским (западным) примером своеволия, потому что подобное положительное и героическое своеволие лежит в самой основе европейской цивилизации, и примеры его рассыпаны по западному роману девятнадцатого века. Героическое, созидающее своеволие в контексте истории европейской культуры не менее реально, чем разрушающее; даже более реально, потому что каждое разрушающее действие в истории Европы (войны, революции) всегда несло в себе зерно следующей ступени созидательного действия. Совсем другое в русской истории, в которой по каким-то странным причинам разрушающие действия никуда не ведут, кроме конца предыдущего исторического цикла, затем наступает смутное время, начинается новый исторический цикл, почти ничего не заимствующий из предыдущего, и так далее и так далее. И точно так же в русском романе девятнадцатого века и тем более, романе Достоевского: положительные примеры своеволия там отыскать невозможно. Достоевский как никакой другой русский писатель высоко ставил героев и героинь Жорж Санд и Виктора Гюго, но сам не способен был писать таких героев.

Первый и третий примеры я назову примерами разрушительного своеволия. В первом примере самое слово «своеволие» еще отсутствует, но подпольный человек выступает тут как человек, своеволие которого состоит в полном отрицании разума, и тем самым он предвосхищает «джентельмена с неблагородной физиономией» из третьего примера. Я назову еще эти примеры примерами русского своеволия уже хотя бы потому, что они более по сердцу самому Достоевскому. Хотя подпольный человек награждает джентельмена с неблагородной физиономией всякими некрасивыми эпитетами («глуп человек, глуп феноменально. То есть он хоть и вовсе не глуп, но уж зато неблагодарен так, что поискать другого, так не найти»), все равно всякий видит, на чьей стороне его симпатии. Он и волю здесь называет «глупой» – а все равно симпатизирует ей, потому что глупая вопя симпатичней ему умного разума.

Но все-таки – как насчет умной воли, то есть такой воли, которая идет рука об руку с разумом или которой разум, по крайней мере, не помеха? Тут есть одна странность. Когда подпольный человек говорит, что человек любит идти по пути созидания, но гораздо меньше любит достигать конечного результата, он говорит о человеке позитивного своеволия. И он не говорит, что именно этот человек явится в обличье «джентельмена с неблагородной физиономией» разрушить им самим созданное (как дети капризной рукой разрушают башенки, которые выстроили из кубиков). Повидимому «джентельмен с неблагородной физиономией» – это кто-то другой, тот самый, который изначально протестовал против дважды два четыре, против разума, наук, который, как сам Достоевский, ненавидит постройку железных дорог, фабрик и заводов, желает, чтобы человек (по преимуществу русский человек) оставался на земле…

И тут возникает вопрос: не смешивает ли ошибочно подпольный человек в одну кучу примеры позитивного и негативного своеволия? Если мы произносим слова «усилие воли» или «волевое усилие», может ли вообще служить им синонимом слово «своеволие»? И можно ли ставить знак даже не тождества, но хотя бы равенства между ницшенианским понятием Воли к Власти и своеволием Достоевского?

Ребенок, который капризным мановением пухлой ручонки смахивает в кучу кубики – проявляет ли он здесь волю, или его действие – это всего-навсего каприз? «Джентельмен с неблагородной физиономией» желает разрушить хрустальный дворец, чтобы «по своей глупой воле пожить» – почему он не говорит просто «по своей воле пожить», почему подбрасывает тут именно «глупую волю»? Потому что он жульничает и передергивает: он знает, что глупая воля это что-то совсем другое, чем просто воля. Глупая воля не знает усилий воли, это бездумная воля своеобразного расслабления, потому и осуществляет себя через каприз, а просто воля осуществляется только через усилие, которое присуще ей изначально (без усилия воли воля не существует).