Дорога в жизнь

Наконец досчитали. Объявляет Колька общую цифру: «18.506 р. 25 коп.». Стало быть, недочет тридцать пять рублей всего-навсего. Ну, это еще не беда. Тут только мы почувствовали, до чего устали от волнения. Кажется, легче было вагон дров переколоть. Но все-таки противно: есть кто-то подлый среди нас. Хоть мы и думали про себя, как бы не подвели, а все-таки надеялись, что все сойдется… Шурка высунулся в окошко и говорит:

«Подсчитали. Тридцать пять целковых не хватает».

Там тоже молчат, не радуются. Шурка и говорит:

«А все отдали бумажки?»

«Все», — отвечают ему.

И тут Шурка как хлопнет себя по лбу.

«Ах я старый чурбан! — кричит. — Ах, собака! Нате!»

Выхватил из кармана бумажку и бросил на стол, а на ней — расписка, что Александр Жевелий получил в счет заработка тридцать пять рублей. Мы все и хохочем и ругаем его — дескать, вот голова дырявая, из-за тебя зря расстраивались. А Колька подскочил к окну и кричит:

«Правильно! Тютелька в тютельку! Копейка в копейку!»

За окном все, как один:

«Ур-ра!»

А Антон Семенович спокойно так говорит:

«А по-моему, иначе просто быть не могло».

Вот вам и вся история. Так-то.

— Ух ты! — сказал Петька.

Другие тоже как-то облегченно зашевелились вокруг меня. И тут я перехватываю странный, напряженный взгляд Репина. Он сразу отводит глаза и с наигранным безразличием произносит:

— Король, а горн ты что, загнал?

— Чего? — Король недоуменно поднимает брови.

Всплеснулся шум и тотчас замер. Все стихло, как перед грозой. Удивительно — никто, никто, даже Петька не только не начал разговора о горне, но, казалось, и не вспомнил о нем. А вот Репин помнил, все время помнил.

— Горн, говорю, спустил по дешевке?

— Да какой гори? Про что ты?

— В то утро, как вы ушли, пропал горн. Ты что ж, не знаешь?

— Да ты что, спятил?! — Король вскочил. Голос у него был сиплый, неузнаваемый: — Ты что? Ты… Чтоб я… чтоб я взял?! Ах ты…

Он рванулся к Репину, я едва успел схватить его за плечи:

— Погоди, Дмитрий!

— Нет, я ему сейчас морду… я ему… я…

Репин встал побледневший, но спокойный.

— Все так думают, не я один, — сказал он с вызовом.

— Не ври! — громко и зло сказал Жуков. — Никто и не вспомнил, один ты!

— Мы не брали, — растерянно заговорил Разумов. — Что вы, ребята! Мы и не знали…

— Можно подумать, что вы вообще никогда ничего не брали! — усмехнулся Репин.

И тут Разумов как-то неуверенно, неумело замахнулся и ударил Андрея по лицу. Ни я, никто не успел помешать ему — мы давно вскочили и стояли настороже, готовые разнять, развести, готовые удержать Короля, но мы меньше всего ждали, что в драку полезет Разумов.

Чьи-то руки схватили Разумова, кто-то оттащил Андрея. Все это долго рассказывать и описывать, а в действительности промелькнули какие-то доли секунды — мы не успели ни вздохнуть, ни опомниться, ни сообразить, что такое произошло сейчас у нас на глазах.

До чего же у меня чесались руки — схватить Репина за шиворот и встряхнуть хорошенько, встряхнуть так, чтобы все стало на место в этой вывихнутой, себялюбивой душе!

— Кулаком ничего не докажешь, — сказал я.

— А мы… мы не собираемся доказывать! — крикнул Король.

— И не нужно доказывать. Слушай, Репин, — продолжал я, в упор глядя на Андрея. — Ты мне говорил недавно про горн. Что я тебе сказал?

Репин сжал губы и отвернулся. Кругом было тихо, слышалось только дыхание ребят.

— Я тебе сказал, что не верю в это, — подчеркивая каждое слово, напомнил я.

— Семен Афанасьевич! — Жуков стоит подтянутый, серьезный, таким он бывает, когда ведет наши собрания или выступает в совете детского дома. — Ведь Репин мне сегодня то же самое говорил. А я ему сказал, чтоб он забыл и не повторял… Зачем ты вылез? — круто повернулся он к Андрею.

— Новое дело — зачем! А как же ему не вылезти! — нарушил настороженное молчание Подсолнушкин. — Ты спроси, чего он вылез, когда из Ленинграда приезжали. Разве он может, чтоб все, как следует?

— Злости в нем много, — откликнулся Сергей Стеклов.

— Злостью можно и подавиться, — неожиданно объявил Петька.

Я встретился взглядом с Алексеем Саввичем. Его глаза смеялись. «Молодцы! Я рад!» — говорили они.

— Значит, так, — я снова обратился к Королю и к Разумову, которого все еще придерживали за локти, хотя в этом уже не было никакой нужды, — забудьте, что сказал Репин. Забудьте, потому что никто с ним не согласен.

— Да и он-то говорит… без веры, — после короткой паузы, подыскав нужное слово, прибавил Жуков.

— Разрешите мне сказать, Семен Афанасьевич, — заговорила Екатерина Ивановна. До сих пор она молча стояла поодаль, у двери, вглядываясь в лица ребят. — Я думаю, все со мной согласятся, когда я скажу, что все мы рады возвращению Королева и Разумова. Королев с самого начала помогал поднимать наш дом, он полюбил его, а ушел… ушел не подумав. И Разумов ушел с ним не подумав, просто по дружбе. Не знаю, как вы, а я всегда была уверена, что они вернутся. И надо забыть о сегодняшнем разговоре, надо забыть, что Королев и Разумов уходили. Надо думать о завтрашнем дне. Вот, например: в каком отряде они теперь будут?