Дорл

Дорл вдыхал полной грудью воздух, различая множество запахов, самым сильным из которых был запах сгоревший земли, приносимый ветром. А еще страх. Страх людей, которых он разыскал так далеко от своего дома, но которые ему совсем не были нужны. Даже врожденное желание подавить и присвоить смутно тлело на задворках сознания, так и не обретя четкости. Они совсем не сопротивлялись, покорно склоняя головы, и это гасило его инстинкт охотника. Ему было неинтересно. Он не собирался ни убивать их, ни вести за собой. Дорл даже сам удивился своему равнодушию. Впрочем, кучка людей и не могла пробудить в нем азарта. А вот земля… на эти земли он, быть может, еще и вернется.

Вряд ли присвоение пустынных, гиблых территорий, где никто не живет, сделает его страну богаче и сильнее, однако Дорл все время возвращался мыслями к их защитнику. Дракон — опасный противник, но именно это и было самым притягательным. Он вызывал уважение, как и северная река в Великом лесу, но кроме этого казался еще и невероятно красивым. Если у огня есть Бог — то это дракон.

Элвос сказал, что возможно у всякой земли есть свой защитник. Но Дорл прошел слишком много лесов и пустынь, гор и холмов, рек и озер, чтобы знать — это не так. Впервые он увидел нечеловеческую силу в своем родном Деносе. Али привезла ее туда с Севера. До этого никто и ничто не вставало на защиту города, равно как и всех тех городов и деревень, которые он завоевал. Где же тогда все эти защитники? Сам Элвос посчитал таким защитником его, Дорла, вместе с братьями.

— Чушь! — пробормотал он вслух, поморщившись.

Ему не нравилась мысль, что он послан какими-то богами, в которых не верил и которым не собирался поклоняться. Скорее уж все эти защитники поумирали, либо отвернулись от людей за то, что те перестали возносить им молитвы. И только там, где заканчивался мир, можно было найти кланы, все еще почитавшие древних огнедышащих существ, или приносившие кровавые дары диким рекам. Они верили в защиту высших сил. И получали ее! В то время как его собственный клан не верил ни в кого, кроме своего альфы.

И все же кое в чем Элвос мог оказаться прав. Во всяком случае похищение Али, как и то, что дракон оставил ее одну в окружении мертвых земель, нашло свое объяснение. Тот, кто управляет водой, не может умереть от жажды. Алиен увидела отравленную землю, как того хотел дракон, вот только она не управляет водой, и духи Тарияны сейчас не с ней, чтобы спасти ее.

Дорл злился от того, что ему никак не удавалось довести ускользающую мысль до логического завершения. Если поведение дракона более или менее стало понятным, то почему Тарияна вместе со своими духами, если они и правда в ней живут, ведет себя так странно? Она то агрессивна, то наоборот. Дорл нащупал маленький кулон с водой, который не выбросил, когда река едва не убила его сына, и умудрился не разбить, когда спасался от ожившего вулкана. Он запретил всем своим людям подходить к реке, полагая, что духи теперь не на его стороне и не на стороне Али. Но они защитили ее от огня!

Дорл как раз думал о своей омеге, когда почувствовал робкое внимание Лаваны. Она подошла к нему по кошачьи тихо и так смело предложила себя, чем сразу пробудила интерес. Ее голос, чуть дрожащий, но томный, добавлял ей очарования.

— Ночь холодна для одного, господин, в ней тепло только двоим.

У нее была загорелая кожа, янтарные глаза, пухлые губы, пышная грудь и блестящие каштановые волосы. Дорл не сомневался, что ему не меньше понравилось бы и все остальное, сокрытое под ее платьем. Он поднял руку и дотронулся до локона, шелком стекающего по ее плечу — на ощупь он был так же мягок, как и на вид. Красивая омега. Ему всегда такие нравились.

— У меня уже есть омега.

— Но ведь здесь ее нет…

Да, она не здесь. Но одновременно и рядом. Тень Алиен, ее образ, ее запах, теперь всегда были с ним, где бы он ни находился. Али стала частью него в самый первый миг, когда он ее увидел — в глухом лесу на самом севере. То, что она его пара, он понял сразу, но не придал этому слишком большого значения. Теперь его ночи станут приятнее, и теперь все земли, которые он завоевал с братьями, достанутся не только его племянникам, но и собственным детям — вот все, что он тогда подумал.