Дон Жуан, или Жизнь Байрона

В течение двух недель после отъезда Терезы он намеревался покинуть эту страну. Приезд Мура вызвал в нем тоску по родине, друзьям. Даже всякие мелочи существования подстегивали желание вернуться на родину. Надо было бы полечить зубы у Уайта. Купить щеток, соды, магнезии — все, что он тщетно просит в каждом письме и чего упорно не присылают. Потом все, казалось, обратилось против этого путешествия — новый приступ лихорадки. За ним заболела лихорадкой Аллегра, потом её кормилица, гондольер и горничная. Он бродил по дворцу Мончениго, мрачный, одинокий, превратившись в сиделку около больного ребенка. То он собирался отложить поездку до весны, то отказаться от неё вовсе. Из Англии его не особенно обнадеживали. Августа не знала, что делать. Леди Байрон приказала не встречаться с братом. Но Августа знала, что, если он вернется, у неё не хватит мужества не видеться с ним, но она хотела избежать соблазна. «Я боюсь, — писала она Меррею, — что намерение приехать на этот раз вполне обдуманно и серьезно». И несколько восклицательных знаков подряд подчеркивали её беспокойство.

А из Равенны, наоборот, его звала Тереза. Бог весть как, но она все устроила: она опять больна и не поправится, если Байрона не будет рядом. Её отец поговорил с её мужем, муж согласился. Он ждала своего Байрона.

Пришел день, назначенный для отъезда в Англию. Перед дворцом Мончениго волны Большого канала покачивали гондолу, нагруженную багажом. Байрон был готов, уже надел перчатки. Аллегра была в гондоле, ждали только его и оружие. В этот момент он объявил, что если час пробьет раньше, чем оружие будет в гондоле, то не поедет. Пробило час, и он остался. Он написал Гвиччиоли: «Любовь победила. Я не мог найти в себе сил, чтобы покинуть страну, в которой ты живешь, не повидавшись хотя бы еще раз… Я гражданин мира — все страны для меня одинаковы. Ты всегда была с тех пор, как мы узнали друг друга, единственной моей мыслью. Я думал, что самое лучшее для тебя и для спокойствия твоей семьи было бы, чтобы я уехал… Но ты решила, что я должен вернуться в Равенну. Я еду — я сделаю — я стану — все, что ты захочешь. Большего не могу тебе сказать!»

XXXI. АРСЕНАЛ ВО ДВОРЦЕ ГВИЧЧИОЛИ

И ты, Италия, хранишь

Дар роковой красы…

Байрон

Он был счастлив снова увидать свою тихую Равенну, узкие улочки, таинственные дворцы, базилики с черепичными крышами, деревни с бесконечными дорогами «и божественный лес, густой и живой». На улицах лежал снег. Тереза Гвиччиоли встретила его с наивной радостью, как больной ребенок, которому строгие родители, чтобы ускорить выздоровление, позволили повидаться с любимым товарищем… Граф держал себя сдержанно, но не враждебно. Семья Гамба, которая, казалось, до сих пор только порицала эту связь, обращалась теперь с Байроном, как с родным. В частности, брат Терезы, граф Пьетро Гамба, горячий и веселый юноша, выразил ему свои дружеские чувства. Чичисбея принимали как зятя.

Байрон остановился в «Алъберго империале», в котором не было ничего императорского, кроме названия. Останется ли он там на день, на неделю, на год? Он не знал. Судьба сама заботилась об устройстве его жизни. Он приехал, потому что звала женщина. Уехал — если бы того пожелали. В его привязанности не было ни порывов первых дней любви, ни мелочной придирчивости разрыва. Он плыл по течению без руля, по ленивым и ласкающим волнам фантазии госпожи Гвиччиоли.

Аллегра была с ним со своей кормилицей, окруженная массой игрушек, которые ей подарили Гопнеры в день отъезда. Было довольно неудобно жить в гостинице с ребенком, и Байрон предпочел снять квартиру. Узнав, что он ищет помещение, граф Гвиччиоли предложил снять пустой этаж его дворца. Предложение удивительное, но удобное. Байрон выписал из Венеции свою мебель и поселился еще раз под тем же кровом, где жила его возлюбленная. Правду говоря, этого супруга было не так-то легко понять.