Дон Жуан, или Жизнь Байрона

Две добродетельнейшие женщины с трогательным беспокойством вопрошали друг друга, как ответит на эти угрозы их падшая сестра: «Я думаю, что первым её чувством будет страх, вторым — гордость…» Но Августа ответила очень скромно: «Я вынуждена для блага моих детей принять от вашего сострадания предложение ограничить наши отношения; по-видимому, это все, что вы можете предложить той, которая, по вашим словам, больше недостойна ни вашего уважения, ни вашей любви. Придет время, когда ваше мнение изменится».

Теперь было необходимо, чтобы довести до конца это нравственное врачевание, добиться от неё сначала признания в её преступлении, а затем отказа видеться с Байроном. Переписка между невестками продолжалась, и мало-помалу та, что была слабее, помимо своей воли допустила в письмах несколько полупризнаний. Она созналась, что преступные отношения существовали до женитьбы Байрона, но клялась с упорством, казавшимся искренним, что после его свадьбы она была непоколебима[49]. После этого допрос принял более точные формы. Если двое по обоюдному согласию долго обходят молчанием серьезный, мучительный вопрос, то в тот момент, когда наконец решаются вскрыть этот нравственный нарыв, они нередко находят мрачное, но острое удовольствие и томительное счастье в том, чтобы вдвоем изучать подробности, которые были как для одного, так и для другого предметом столь долгих одиноких дум. Аннабелла объясняла Августе, каким образом (в первый же день по приезде в Сикс-Майл-Боттом) все показалось ей подозрительным, а Августа услужливо разбирала свои собственные заблуждения и свою безумную уверенность в слепоте Аннабеллы.

Иногда грешница вновь забывала о раскаянии. Миссис Вильерс 18 июля 1816 года, на другой день после свидания с ней, писала леди Байрон, что «Августа разговаривала только о тюлях и шелках, у неё был здоровый и прекрасный вид, она, по-видимому, совершенно холодна и не чувствует никакого гнета на душе». К счастью, спустя некоторое время она оказалась подавленной и смущенной. Но дело не было еще окончено.

Опасность заключалась в том, что Байрон снова мог оказать на неё влияние. Он хотел, чтобы они встретились в Швейцарии или Италии; можно было опасаться, что она соблазнится этим, тем более что полковник Ли, совершенно запутавшийся в долгах, был способен согласиться на её отъезд. Она же казалась готовой на все безумства, когда брат её говорил, что он несчастен. Тщетно описывала ей Аннабелла ужасные страдания, которые рождались у Байрона угрызениями и которым она была свидетельницей. «Я никогда сама не видела, — говорила Августа, — то, что вы описываете, как его мучения… Если бы я знала, как помочь истинному его счастью! Но, увы! Я не знаю этого…» Иной раз леди Байрон с полным удовлетворением прикрепила бы к груди своей золовки доску с надписью: «Нераскаянная еретичка».

Наконец в августе 1816 года она приехала в Лондон повидаться с Августой. Чтобы приготовиться к этому окончательному допросу, она по своему обыкновению составила памятку с нумерованными параграфами: «Что вас более угнетает: ваш грех или его последствия? Ваша вина против Бога или против ваших ближних? Чувствуете ли вы совершенно ясно, что всякая мысль, связанная с таким грехом, сама по себе греховна и что сердце может быть преступно даже и тогда, когда поступки невинны?»

В течение первой половины сентября женщины виделись каждый день[50]. Во время этих бесконечных разговоров Августа в конце концов оказалась в руках более сильного существа и вручила Аннабелле руководство своей душой. Она обещала, что будет с этих пор показывать ей письма лорда Байрона и будет сама отвечать ему только холодно. Леди Байрон не требовала, чтобы она прекратила переписку с братом: «Я не советую вам ограничивать переписку, но прошу всегда думать о том, чтобы исправить его чувства, а не о том, чтобы успокоить их или удовлетворить. Избегайте поэтому всяких фраз и всяких намеков, которые могли бы навести его на дурные мысли… Позвольте еще мне предостеречь вас от легкости мысли и от того несколько сумасбродного тона, которые он любит, но любит по той недостойной причине, что это мешает ему серьезно размышлять». Бессознательная ловкость женщины — она отнимала у Августы то, что составляло все её очарование.

* * *

В Женеве погода становилась холодной и дождливой. Байрону хотелось уехать из Швейцарии. С другой стороны озера, из Сешерона, английские туристы блокировали его балкон своими морскими биноклями в надежде усмотреть там юбку. Чувствительный, как все гонимые, он чувствовал, что его даже в этом уединении преследуют ненавистью, которая провожала при отъезде. Ему хотелось бы пересечь горы и уехать к волнам Адриатики — «как загнанному оленю, который в отчаянии бросается в воду».