Дон Жуан, или Жизнь Байрона

Он начал находить в жене некоторые достоинства. В продолжение этих ужасных недель в Эльнеби она работала для него: переписывала «Еврейские мелодии», которые он сочинял для музыканта Натана. Иногда они говорили о том, что читали. Аннабелла была неглупа, если бы только не была его женой… Но как же возможно было не считать её ответственной за эту увесистую скуку супружества? Что может быть более отвратительным для человека, который был свободен, чем увидеть себя в плену у тестя и тещи, когда он никогда не был пленником даже собственных родителей? Не без ужаса увидел Байрон снова в Сихэме «моего папа сэра Ральфа». Старый баронет со своими розовыми щеками был, в сущности, добряк, но у него были поистине досадные привычки и неисправимая страсть без конца повторять свой нехитрый запас шуточек. Была, например, любимая шутка насчет бараньего жиго, и он требовал подавать жиго к столу несколько раз в неделю только для того, чтобы можно было повторить эту шутку. Оставаясь наедине с Байроном, декламировал ему свои речи, с которыми выступал недавно перед плательщиками налогов Дюрхэма. «Я сейчас слушаю монолог, который моему тестю угодно называть разговором. Однажды он сыграл мне на скрипке, и я немножко отдохнул». Иногда, потеряв терпение, Байрон внезапно вскакивал и оставлял тестя «заканчивать свои рацеи перед бутылками, которых он, по крайней мере, не может усыпить». Он уходил в свою комнату, погружался в мечты, но звонили к чаю, и нужно было опять возвращаться в «лоно». «Сейчас, — писал он МУРУ, — надо идти к чаю, будь он проклят, этот чай. Я хотел бы, чтобы это было бренди Киннера…» Неловкая — а может быть, ревнивая — Августа забавно посмеивалась в письмах над этим прирученным Байроном. Вечером в гостиной, где совершилось его бракосочетание, он безобразно зевал, потому что это время, такое приятное в Лондоне, в Сихэме было самым усыпительным.

Если тесть и теща ему надоедали, то Аннабелла, напротив, стала союзником и прибежищем. Он называл её теперь Pip. «Вы, мой любезный Пип, чудная девушка из рода Пипов и лучшая женщина на свете», — сказал он ей однажды вечером, когда она принесла ему лимонада в постель. Время от времени все же происходили престранные инциденты. Как-то они играли в буриме, и Байрон предложил послать исписанные бумажки Августе, которую это позабавит. Жена сказала:

— Я поставлю крестик на вашей бумажке, чтобы отличить от моих.

Он побледнел:

— Ах, нет, не делайте этого, вы напугаете её до смерти.

И она провела всю ночь в размышлениях, что бы мог означать этот крестик.

На пляже он становился веселым и простодушным товарищем. Там был большой утес, который называли «Пуховой постелью». Это было излюбленное место их прогулок. Байрон предлагал Аннабелле взбираться на этот утес наперегонки и обгонял, так как очень ловко бегал. В эти минуты к нему, как она говорила, возвращалось его детство, и он действительно напоминал шаловливого, невинного ребенка. Иногда он говорил о себе в третьем лице, как дети. И, когда на него находила грусть, говорил: «Байрон — чижик… ах, да — он чижик!» И с горечью: «Бедный Байрон, бедный Байрон». Аннабеллу трогал безнадежный тон, которым он произносил эти слова. К концу их пребывания в Сихэме он однажды ночью сказал: «Мне кажется, я вас люблю!» И это не было невозможным. Она становилась привычной и необходимой. Она уже знала его подпрыгивающую походку, пистолеты в изголовье, запрещенные темы. Прожив несколько месяцев в Сихэме, может быть, он и привык бы к этой рутине, как раньше привыкал к другим.

Байрон — Муру: «Я в таком монотонном и застойном состоянии — занят поеданием фруктов, разгуливанием, несноснейшей игрой в карты, попытками читать старые альманахи и журналы, собиранием раковин на пляже, рассматриванием, как растет чахлая смородина в саду, — что у меня нет времени, да и сообразительности написать вам еще что-нибудь… Моя супруга и я живем в полном ладу. Свифт говорит, что «ни один рассудительный человек никогда не женился», но для дураков, полагаю, это самое амброзиальное состояние. Я продолжаю думать, что нужно было бы учредить супружество по контракту, но уверен, что возобновил бы свой по окончании, даже если следующий срок был бы в девяносто девять лет».