Домой

Едкий звук телефонного звонка, исходящий от старенького коричневого домашнего телефона, стоящего в углу комнаты. Я подхожу и беру трубку. Слышу те самые слова. Авария. Папа скончался на месте, мама в коме. Я кладу трубку, внезапно подрываюсь и начинаю носиться по квартире взад-вперёд, рыдая. Не понимая, зачем это делаю, ношусь всё быстрее, врезаюсь в мебель, сталкиваю на пути стулья и сбиваю с полок книги. Потом падаю без сил и засыпаю. Проснувшись на утро, долго не решаюсь встать с места – просто лежу и надеюсь, что мне всё приснилось. Надежда разбивается звонком маминого двоюродного брата, дяди Жени. Еду в больницу. Не успеваю: врач с порога сообщает мне, что мама умерла. Приезжает дядя Женя, не даёт мне на неё посмотреть, говорит, что «без этого мне будет легче». Как в тумане, бреду по городу куда-то в сторону дома. На перекрёстке сталкиваюсь с соседкой по лестничной клетке, бабой Верой. Пока мы стоим у светофора, она пытается выпытать у меня, жива ли мама, где похоронят папу и с кем я теперь буду жить. Я в ужасе убегаю от неё через дорогу на красный свет. Через два дня случаются похороны. На них неизвестные люди с носовыми платками по очереди подходят ко мне и, прижимаясь к моей щеке своей колючей одеждой, причитают о том, «как же я теперь буду». После похорон я узнаю, что дядя Женя готов взять надо мной опеку, чтобы меня не забрали в интернат. После того, как долгое, тягомотное хождение по коридорам и кабинетам для оформления документов заканчивается, мы видимся с ним раз в полгода: он уезжает к своей семье в соседний город, а я остаюсь жить здесь один в квартире.

Я стал медленно выплывать из воспоминаний в действительность, постепенно начиная замечать всё больше подробностей пространства вокруг себя. Вот противно горит на потолке длинная белая лампа. Вот пестрят разноцветными обложками книги. Вот стоит, побагровевший от ора и возмущения, страшный старик.

Собрав по кусочкам весь магазин, я бросил на пол стикеры и стремительно направился в комнату, где лежали мои вещи. Вмиг переоделся и, с абсолютной уверенностью, что никогда больше сюда не вернусь, направился к выходу. Вслед мне что-то кричала Лера, но это было уже безразлично. Сейчас мне непременно нужно было попасть только в одно место.

Странный оглушающий эффект от испытанного потрясения продлился ещё долго: я почти не заметил, как вышел из торгового центра, свернул на соседнюю улицу и прошёл по ней с десяток кварталов. Меня несло, и я не замечал вокруг себя ни людей, ни машин: будто бы я находился в мыльном пузыре, за стенками которого мир затих и перестал пытаться растревожить меня своей суетой.

Очнулся я лишь у чёрного металлического забора, вдоль которого располагались развалы с живыми и искусственными цветами. Работающие там женщины поёживались от холода и равнодушно смотрели куда-то вдаль.

Я нашёл отверстие в заборе и зашёл на территорию кладбища. Путь до могилы был мне известен до мелочей, как что-то родное: сперва нужно обогнуть церковь, за ней пойти прямо по потрескавшейся асфальтовой дорожке вплоть до первого перекрёстка и там свернуть налево.

Минут через пять я оказался около высокого дуба, под которым был участок с могилами моих родителей. Мне нравилось, что летом дуб полностью закрывал своей кроной это место, так что оно всегда находилось в тени. Но сейчас голые ствол и ветки не давали такой массивной тени, а как будто бы наоборот только привлекали к могилам внимание. Хоть я сам и любил разглядывать чужие памятники, от мысли о том, что кто-то другой, проходя мимо, разглядывает участок моих родителей, становилось не по себе.

Я прошёл через калитку в заборчике и сел на маленькую деревянную скамейку, установленную прямо напротив надгробий. Глаза тут же по привычке пробежались по выбитым на них датам и родным именам.

Я выдохнул, как будто с облегчением. Жизнь всегда пугала меня своей непредсказуемостью, постоянным стремлением поменяться, развернуться, выскочить из-под всякого контроля. Поэтому вид каменных плит, неизменно и надёжно стоявших здесь в течение многих лет, успокаивал.

После утраты родителей я как-то перестал бояться смерти. Она, напротив, стала моим другом. Мысли о конечности всего выступали иногда последним утешением: когда ужас от жизни становился совсем невыносимым, я напоминал себе, что даже самый лютый кошмар может закончиться тем, что ты просто уснёшь и никогда больше в него не вернёшься. Некоторые люди, правда, говорили, что после окончания этой жизни есть ещё какие-то другие, но я надеялся, что они ошибаются.

Иногда я думал о том, что сделают с моим телом, когда я умру. Скорее всего, меня бы решили подхоронить к родителям. Но дядя Женя, живя в другом городе, не стал бы следить за могилой. Если только Рома?.. Нет, он тоже не стал бы. Он так отгонял во всех наших разговорах от себя тему смерти, что я даже не мог себе представить его на кладбище. Тогда, наверное, меня следовало бы кремировать, а прах высыпать где-нибудь…