Дом всех тварей

Люди здесь сидели самые разные. Кто-то был одет соответственно случаю - дамы в черных, строгих платьях и шляпках с вуалетками, мужчины в строгих костюмах и идеально повязанных галстуках, кто-то наоборот казался картинкой вклеенной в этот зал в безумном бриколаже. Люди с безумными искажениями, чудовищными увечьями, люди, которые носили одежду из человеческой кожи или не носили даже собственной кожи, люди, которые окончательно потеряли человеческий облик, чудовища из-под кроватей. Здесь были все, но господ благородного вида от диких тварей не отделяло ничего, ведь у них одинаково горели глаза. На мраморный пол стекала кровь Шацара, и Амти видела, как какая-то девушка в длинном платье нагнулась, чтобы поправить ремешок на туфельке, скользнула пальцем по крови и попробовала ее на язык.

Она с удовольствием кивнула своему спутнику, будто дегустировала дорогой алкоголь.

Амти нашла среди зрителей Адрамаута. Он сидел в первом ряду, спокойно наблюдая за Шацаром в клетке. Тишина стояла потрясающая, это была тишина перед началом фильма.

Инкарни ждали. Большинство из них выжили несмотря на репрессии в Государстве, лишь немногие были рождены во Дворе. Очень малое количество детей были готовы к тьме с самого рождения, большинство умирало во Дворе, поэтому Государство и оставалось основным местом, откуда Инкарни попадали во Двор несмотря ни на что.

Мескете встала, и все склонили перед ней головы. Все, кроме Шацара, хотя безусловно, этот жест подчинения ожидался и от него.

- Дом Справедливости, - провозгласила Мескете. - Мы собрались здесь для того, чтобы наказать человека, виновного в предательстве собственного народа. Во Дворе нет преступления иного, чем предательство по отношению к собственным братьям и сестрам.

И вправду, никто и никогда не судил во Дворе, к примеру, за убийство или воровство. Однако, с предателями обходились строго. Иными словами, у Шацара не было никаких возможностей, кроме смерти. Его могла казнить Мескете, а могли отдать народу, вот и все, что решалось на этом суде.

Инкарни закричали, захлопали в ладоши, и даже видимость упорядоченности из этого суда исчезла, люди верещали и аплодировали. И тогда Шацар улыбнулся, обнажив розоватые от крови зубы в совершенно кинематографичной улыбке, которая удивительно его красила. У Шацара была прекрасная улыбка, и сейчас он был похож на знаменитого актера, которого приветствуют на сцене.

Амти знала, Шацар улыбается только в одном случае - когда злится. Его обаятельная улыбка была на самом деле оскалом зубов, который он демонстрировал в исключительных случаях.

Однако со стороны зрелище было более, чем ироничным. Его приветствовали овациями, а он улыбался.

Когда восторги в зале утихли, Мескете сказала:

- Шацар, Инкарни Осквернения, Тварь Стазиса, ты отрекаешься от собственного народа?

Вопрос был формальным, ответ на него не имел значения, однако Шацар с убеждением сказал:

- Нет, я никогда не отрекался и не отрекусь от своего народа.

Однако, он не назвал Мескете царицей.

Защитника Шацару не полагалось. Судя по всему, ему предстояло защищать себя самостоятельно. Амти это казалось бессмысленным, как и весь суд. В конце концов, в его виновности не было никаких сомнений, он мог и рта не раскрыть, все свершилось бы без него.

Мескете объявила состав суда, но Амти не слушала должностей и имен, она смотрела только на Шацара. Взгляд его скользил по залу, но ни на секунду не останавливался на ней.

Они будто не были знакомы, от этого внутри плясало ирреальное чувство: то ли все происходящее сон, то ли все происходившее до этого было сном.

Когда зачитывали обвинение Шацару, Амти вполуха слушала имена, на этот раз оглушенная болью. Перед тем, как зачитать состав дела, прокурор дернул за цепь, заставляя Шацара развернуться к нему, и Амти зажала себе рот, чтобы не заверещать от боли.

Шацар, напротив, даже не поморщился. Амти прекрасно знала, что к сильной боли он малочувствителен, однако слабая боль, вроде той, когда Амти обрабатывала ему крохотную ранку, ощущалась им хуже, навязчивее и переносилась тяжелее.

Прокурор, старый Инкарни, в чьей голове не хватало куска черепа, зачитывал обвинение очень ловко для человека с такой травмой. Диапазон возможных искажений не переставал удивлять Амти.

Она видела, как бьется о недостающую заднюю стенку черепа его мозг. Мардих волновался, расхаживая по коленкам Амти, и ей пришлось щелкнуть его пальцем по клюву, чтобы он не царапался.

Шацар поправил прокурора лишь дважды. В первый раз, когда он сказал:

- Триста семнадцать убитых на Войне Инкарни.

- Триста двадцать четыре, - сказал Шацар. - Неужели трудно было запомнить эту цифру? Она известна. Зачем ее преуменьшать?

Прокурор хмыкнул, сказал:

- Достойная уважения точность, разве не так? Прошу суд принять ее во внимание.

Во второй раз Шацар перебил прокурора, когда тот перечислял жертв среди именитых Инкарни.

- Госпожа Тамни и господин Эзас, кроме того...

- Они не были Инкарни, - сказал Шацар.

- Что? - спросила Мескете. - В документах однако написано...