Дом учителя

Насквозь промокший, продрогший, он проходил по Второй Трудовой — неотчетливое влечение привело его сюда. Дмитрий Александрович не знал теперь, как ему скоротать эту во всех смыслах скверную ночь: залечь ли где-нибудь в куче обгорелых обломков или рискнуть напоследок и взойти на крыльцо своего дома? — там бы он, конечно, согрелся. Вероятно, он так и не рискнул бы — нельзя было бесконечно искушать судьбу. Но вдалеке на улочке, в толще дождя, словно бы просочилась голубая капля — появился фонарик, — может быть, это опять была погоня. И Дмитрий Александрович метнулся в калитку, во двор…

Его дом стоял весь черный — ни светлой щелки в окнах! — и совершенно безмолвный, ни звука! Только плеск ручьев, вырывавшихся из водосточных труб, выделялся в однообразном шуме потопа, залившего землю.

Дмитрий Александрович обогнул угол, поднялся на кухонное крыльцо, еще постоял, послушал и нажал осторожно на дверь — она оказалась незапертой. Он ступил в темные сени и придержал дыхание — в кухне разговаривали, явственно слышались женские голоса.

И Дмитрий Александрович собрался уже постучаться — женщины не представляли для него опасности. Но во дворе раздались чмокающие по грязи шаги, кто-то сюда шел, — может быть, все та же погоня, — и он отпрянул к стене. Его шарящие пальцы натолкнулись на точеные балясины, он узнал их — это была лестница на чердак! Он помнил ее — эти балясины и эти крутые ступеньки, помнил даже количество ступенек — четырнадцать!.. И, взбираясь сейчас поспешно по лестнице, он вновь машинально их сосчитал: ступенек действительно было четырнадцать. А маленькая дверца, через которую, пригнув голову, попадали на чердак, свободно болталась на ослабевших петлях.

В полном мраке, притворив за собой дверцу, Дмитрий Александрович ступил шаг, другой и натолкнулся еще на что-то, оказавшееся большой плетеной корзиной. С размаху, боком он сел на нее и некоторое время так и сидел в неудобной позе, отдыхая, в этом сухом чердачном мраке, пропахшем пылью и птичьим пометом.

«Наконец!.. Вот я и дома…» — подумал он со злой иронией — он чувствовал себя обманутым.

Собственно, он мог бы и не злиться — скорее наоборот, ему следовало благодарить судьбу. И конечно, ему оставалось совсем уже недолго ждать: немецкие танки, почему-то замешкавшиеся сегодня, ворвутся в город завтра — в этом можно было не сомневаться. Однако же как там ни ссылайся на неизбежность потерь на войне, а от всей его группы уцелел только он один. И вообще, не так, не таким путем должно было произойти его возвращение домой!.. Хорошо еще, если чердак отчего дома не окажется для него новой западней: опасности таились в родных местах буквально всюду. А на чердаке, как он помнил, не было второго выхода, и в его пистолете остались только два патрона, остальные он расстрелял во время этого отчаянного бега у реки… Дмитрию Александровичу особенно обидно было думать, что запасные обоймы и все другое оружие, брошенное в овражке, досталось юнцам в кепочках, и они курят сейчас его сигареты, развлекаются его фонариком с усиленной батарейкой, который так пригодился бы ему сейчас.

Шаря по карманам — не завалились ли в них патроны? — он нащупал в гимнастерке зажигалку. Не сразу решившись, он высек огонек, поднял его над головой, и в колеблющемся свете ему открылся словно бы скелет исполинского животного: ребра — стропила, наклонно сходящиеся к позвоночнику — продольной балке, такой длинной, что концы ее терялись во мраке. Нечто подобное мерещилось ему и в детстве, когда он спасался на чердаке от наставлений старшей сестры. Получилось даже забавно: чердак и тогда уже служил ему убежищем, и он подолгу отсиживался здесь, но и это воспоминание не смягчило ныне его обиды.

Сбоку между стропилами вырисовывался бездонно черный квадрат чердачного окна — все стекла вместе с переплетом рамы были выбиты. И Дмитрий Александрович тотчас погасил зажигалку — не хватало еще, чтобы свет на чердаке был замечен со двора.

Стащив с плеч свою намокшую шинель, он, спотыкаясь о торчавшие понизу из песка поперечные балки, добрался до окна и выглянул наружу. Там немолчно гудел, разбиваясь о железную крышу, словно бы океанский прибой, поглотивший все живое, — сама стихия вмешалась в человеческие дела и прекратила их на эту ночь. Но лишь тщательно занавесив окно шинелью, Дмитрий Александрович вновь чиркнул своей зажигалкой… Удача все еще не покинула его: прямо перед ним, только руку протянуть, висел на крюке фонарь — стеклянный колпак, оплетенный проволочной решеткой; в круглом бачке плескался керосин — фонарь был заправлен. И, засветив его от зажигалки, Дмитрий Александрович пустился в обход по чердаку, заглядывая во все углы. Еще одно окно он занавесил старым, в плешинах персидским ковром, который поднял тут с песка, — надо было соблюдать осторожность. В первые минуты ему чудилось даже, что на чердаке находится кто-то еще и, скрываясь, не выпускает его из виду: он резко оборачивался, поднимал над головой фонарь…