Ивана покивала и тут же спросила:
– Вам не кажется, что в стремлении женщин к красоте изначально заложено издевательство над своим телом, вплоть до уродства? В девятнадцатом веке затягивались в корсеты, теряли сознание, у беременных случались выкидыши. В наше время женщины делают болезненную эпиляцию, татуаж бровей и губ, жуткие пластические операции, травят волосы химической завивкой и доводят себя до анорексии. И всегда, во все века был макияж – желание приукрасить лицо хоть свекольным соком, хоть рисовой мукой, то есть уйти от естественности, иметь другое лицо.
– Не хочешь ли ты мне сказать, что во всем виновато желание нравится мужчинам?
Ответ Иваны ее поразил. Думала, что девочка станет говорить о природном зове, о гормонах, которые затмевают сознание, о биологических часах, которые денно и нощно бьют –
– Думаю, что мужчины по большому счету тут ни при чем. В Китае несколько веков девочкам бинтовали ноги начиная с пятилетнего возраста. Для мужчин вид крохотной, десятисантиметровой ножки-лотоса был сильнейшим сексуальным возбудителем и предметом поэтического восхваления. Правда, ножки в туфельке. Без обуви это уродство – зрелище не для слабонервных. В Европе носили платье с откровенным до крайности декольте, но прятали ноги. Подсмотренная щиколотка доводила до безумства, а грудь так себе котировалась. Потом бюст прикрыли и задрали юбки. Подозреваю, – заговорщицки подмигнула Ивана, – мужчинам можно внушить, что угодно. Десятисантиметровую ступню, полуметровую шею, кольцо в носу или квадратную попу.
– Потребительский вкус требует формирования? А если попробовать сделать модным богатый духовный мир?
Они несколько секунд смотрели друг на друга и расхохотались.
Потом говорили о книгах, выставках, театре, кино. Ивана была начитана, следила за искусством и обладала той независимостью суждений, которая не связана с утомительной и раздражающей критикой всего и всех. Анна Аркадьевна призналась, что в ее годы боялась пойти против общего мнения. Например, она терпеть не может Одессу, бывала там дважды, и оба раза
– Я не люблю Высоцкого, – сказала Ивана.
– А я Веничку Ерофеева.
– У меня целый список артистов, которых я считаю бездарными кривляками.
– В моем списке еще и государственные деятели, и телеведущие, и прочие известные личности.
– Пароль не нужен, – Ивана протянула руку, и они обменялись рукопожатием.
Девушка, понятно робевшая при первом знакомстве, теперь держалась свободно и раскованно. При своей марсианской внешности, громадности Ивана не выглядела примороженной снежной королевой с тяжелой поступью, медленными реакциями и жестами, как у робота. Ивана была плавной, изящной и добрую сотню килограммов веса носила с легкостью. Она походила на какое-то доселе неизвестное животное, слегка похожее на тигрицу, только не хищное, хотя и умное, не ласково-коварное, хотя и дурашливое. Девушка, несомненно, обладала тем кокетливым артистизмом, который делает женщину обаятельной, необычной, притягивающей. Если кокетливое жеманство Вали Казанцевой принять за десять, то Ивана выше троечки не поднималась. Однако какая это была троечка! Между легкой игривостью Иваны и откровенным манерничаньем Вали была такая же разница, как между чашечкой эспрессо и бадьей кофе американо.
Анна Аркадьевна совершенно очаровалась бы Иваной, если бы все время не ждала, что Ивана заговорит о Лёне, начнет жаловаться. Или превозносить? Но девушка ни словом, ни полсловом о нем не упомянула, будто Лёньки и не существовало. Но что тогда их, Анну Аркадьевну и Ивану, связывало?
Девушка спросила о работе Анны Аркадьевны, про одаренных детей. Анне Аркадьевне часто задавали этот вопрос, и она его не любила. Не обладала даром говорить просто о сложном и не верила, что есть люди, способные на пальцах объяснить высшую математику. У нее был двоюродный брат, успешный ученый, специалист по холодной обработке металлов. Когда его спрашивали, чем занимается, он отвечал, что металлы холодные и их надо обрабатывать. Анна Аркадьевна пошла дальше, у нее имелся заготовленный набор фраз о предмете своей деятельности.