Дом учителя

Илья Ильич лелеял свою тающую обиду, Любаня, взлохмаченная, невыспавшаяся, в халатике поверх ночной рубашки, зевала так, что кусочки бутерброда вываливались изо рта. Она могла бы поспать еще ЦЕЛЫХ ДВАДЦАТЬ МИНУТ, ей к десяти. Но она, Любаня, послушная дочь, а мама твердо постановила: если мы семья, то должны проводить вместе хоть какое-то время. Регулярно, ежедневно. Обеды, включая воскресные, а также ужины из-за твоей бурной светской жизни отменяются, и никто не собирается тебя неволить, но завтраки – будь любезна.

– Аня! – хмуро попросил Илья Ильич. – Пусть ребенок еще полчаса поспит.

– Хорошо, – легко согласилась Анна Аркадьевна. – Ты опоздаешь и будешь ее сторожить или я?

– Все нормально! – встрепенулась дочь. – Я в порядке, пулей в ванну…

– Иди уж, подреми, – смилостивилась Анна Аркадьевна.

Умчалась, и в кухне словно пригасили свет.

– Она у нас необыкновенно прекрасная девочка, – тихо сказала Анна Аркадьевна.

– Очень добрая, – с сентиментальным вздохом подтвердил Илья Ильич, – умная и никогда не врет.

Анна Аркадьевна, подавив ухмылку, посмотрела на мужа:

– Правда хорошо, а счастье лучше.

Позвонила Ивана и пригласила Анну Аркадьевну на показ одежды начинающего и очень интересного дизайнера. Анна Аркадьевна напряглась.

Много лет назад, когда они с Ильей поженились, ее свекровь напутствовала молодую невестку:

– Заруби на носу! Никогда не жалуйся мне на сына! Не рассказывай, какой он такой и сякой. Не хочу знать. Сами разбирайтесь.

В тот момент Анна Аркадьевна не думала жаловаться, напротив, хотелось превозносить Илью до небес. После слов свекрови расхотелось, выглядело бы как подхалимаж. В последующем она ни разу не заикнулась о каких-либо семейных трениях, ссорах, обидах. Дистанция, которую в их отношениях установила свекровь, со временем стала выгодна Анне Аркадьевне. Потому что дистанция – это два далеко стоящие барьера, кричать из-за которых нелепо. Я к вам не лезу с личными горестями, а вы не докучайте мне со своим нытьем. Так прямо Анна Аркадьевна не говорила, но свекровь была умной и гордой женщиной, отлично знала, что барьеры давно превратились в каменные заборы по пояс, за которыми надо сидеть и не скулить. Возможно, она и пожалела, что сама первые камни в фундамент забора положила, да прошлого не воротишь. Если ты не хочешь, чтобы кто-то распахивал перед тобой душу, то будь готова к тому, что и твои горести воспримутся как неуместное откровение. Свекровь обожала внуков, Лёня и Любаня обожали бабушку – этого оказалось достаточно для мирных необременительных отношений.

И вот теперь, отправляясь на встречу с Иваной, Анна Аркадьевна думала, как хорошо было бы сказать девушке: «Не жалуйся мне на Лёню! Я знаю про его триста тридцать три недостатка, не хочу добавлять к ним еще сто двадцать семь. Он мой единственный сын. Я не стану его любить меньше, даже если он грубит тебе по утрам (спросонья он грубил и мне, прилети ангел небесный, досталось бы и ангелу), даже если он грязнуля и неряха, даже если он периодически блажит и сам не знает, почему блажит. Чего ты от меня хочешь? Чтобы я перевоспитала сына? Поздно».

Так или примерно так рассуждала и свекровь Анны Аркадьевны, навсегда ее оскорбив. Надо учиться на чужих ошибках. Но что ж они такие соблазнительные?

Анна Аркадьевна впервые присутствовала на показе одежды, и наряды не произвели на нее впечатления, она их попросту не замечала, потому что была поражена худобой девушек-манекенщиц. В телевизоре и на фото они выглядели много краше. По подиуму с каменными отрешенными лицами вышагивали мученицы ГУЛАГа. У Солженицына в «Архипелаге» описываются изможденные женщины-заключенные, у которых выше коленей так мало плоти, что образовался просвет, куда овечья голова пройдет и даже футбольный мяч. Модные наряды в большинстве представляли собой обтягивающие брюки-лосины и курточки. Анна Аркадьевна все таращилась на «футбольный» просвет. А груди! То есть их отсутствие! У Анны Аркадьевны такие припухлости были в двенадцать лет. Вспомнить бюст Вали Казанцевой. Гимн женской плоти. Бедные девочки. На подиум, конечно, кого попало не выпустишь, коротконогой толстушке тут делать нечего. Модель должна быть особенной, как… как Ивана.

– Тебе не предлагали стать манекенщицей? – тихо спросила Анна Аркадьевна.

– Много раз предлагали, – шепотом ответила Ивана, – с условием, что я похудею на пятнадцать-двадцать килограммов.

– Ужас! Ни в коем случае! – воскликнула Анна Аркадьевна, и на нее зашикали.

После просмотра они зашли в кафе. Анна Аркадьевна разразилась гневной филиппикой о женской эксплуатации, с ходу отметя возможные аргументы, вроде того, что девушек никто не неволит. Если общество ставит женщину в такие условия, что для получения денег, известности, славы она должна уродовать свое тело, то это и есть самая настоящая изощренная эксплуатация.